Эротические страницы из жизни Фролова

Архипов Велиар

– Среднего, да?
– хихикнула она в коленки.

– Нет. Не знаю. Хотя… может и среднего, - тоже улыбнулся он ее неожиданной реплике, вдруг показавшейся ему весьма многозначительной.

– Ой, я перебила. Давай, дальше.

– Если вдруг находит на меня, и я подумаю так о тебе, то это… это как запретный восторг… проникающий все тело и часть сознания… он идет из самой нижней глубины и всегда снизу вверх, никогда не наоборот. И как бы поднимает все тело… так высоко, что дух перехватывает от страха, - кажется, что такой высоты в нормальной природе не бывает… выше собственной

собственности… выше всего себя в ощущении того, что ты - это я и есть, воплощенный еще и женщиной… во времени мира, - не в моем личном, а именно во времени мира… чтобы увидеть или узнать что-то там, впереди, за пределами собственной жизни и смерти.

Он замолчал, не умея продолжить, - не знал слов, какими мог бы выразить то, чего еще не сказал.

– А воображение предстоящего процесса?

– Это воображение чего-то другого, что знает только мое тело, и что совсем не знакомо моим мыслям и моему сознанию, но незнакомо так, что вызывает в нем не желание узнать неведомое, а наоборот, страх оказаться осведомленным…

– И ты выбрал страх?

– У меня не было другого выхода, доченька.

– А часто на тебя… находит?

– Нет. Не успею подумать, как во мне просыпается какой-то далекий родственник, - кто-то из моих предков, - не умеющий ни говорить, ни слушать, но ясно дающий понять, что ты запрещенная, что если я это стану делать, то могу узнать какую-то страшную тайну, которую людям не положено знать.

Она удивленно подняла не него глаза, будто осененная какой-то догадкой, потянулась к нему, приложилась грудью к его груди, и тихим, таинственным шепотом спросила:

– Может, это они там как раз об этом и разговаривают?

– Да. Может быть.

– А с мамой?

– У нас с мамой такого никогда раньше не было. Только вот совсем недавно… что-то подобное случилось. Один раз. Я еще не понял - что. Но это не так было, совсем по-другому.

– Как это?
– удивилась она.
– Совсем не разговариваете? А что же вы там делаете?

Он с не меньшим удивлением уставился на нее, будто соображая, что же они с мамой там на самом деле делают.

– Не знаю… Наслаждаемся прикосновениями…

– И все?

– Нет, наверное. Что-то еще. Не знаю, правда.

Она вдруг резко сменила тему:

– Слышишь, пап, а мама с Сережкой не того?.. Ну… как я с тобой.

– Нет.

– А она тебя не обманывает?

– Ну что ты, конечно не обманывает. С чего ты это взяла?

– Ни с чего. Просто.

– Вот ты и обманываешь.

– А ты ей не скажешь?

Он промолчал, испытывающе глядя ей в глаза.

– Я видела, как Сережка ее обнял.

– Ну и что?

– Он положил щеку на сиску.

– Голую?

– Почти. У нее рубашка так случайно натянулась. До самого соска. Вот тогда он обнял и приложился.

– Это при тебе?

– При мне.

– И что?

– Она ему волосы стала гладить. Очень ласково. А потом еще и легонько прижала к себе. И улыбнулась странной улыбкой.

– Ну и что с того? Она же мама.

– Так она же застеснялась меня. Просто жутко застеснялась.

– А он?

– Он раньше так никогда не делал,

понимаешь? Он же страшно стыдится показаться "маменькиным сыночком". Да ладно, не пузырись. Просто, я этого хочу. Не то, чтобы обязательно любились, как мы с тобой, а чтобы ближе стали. Как в ту самую минуту - я видела. Чтобы он мог с нею говорить о том же, о чем мы с тобой говорим. И вообще… его ведь тоже жизнь может так трусануть, так расквасить, что в одиночку ни ошметков мыслей, ни костей души не соберешь. Ты же видишь, какой свирепый оказывается мир. Если бы мы с тобой не были так близки, мы бы оба сейчас - после всего, что сегодня произошло - просто с ума сошли бы, рехнулись бы и все. Разве я не права?

Откуда она этих мыслей, откуда таких слов набралась? Ошметки мыслей… кости души… Она же еще совсем ребенок… Неужели сама придумала?

А она, не услышав от него ответа, снова вернулась в прежнее сидячее положение, и снова перескочила с одной мысли на другую:

– Знаешь, как я люблю беседовать с тобой. Даже больше, чем с Толиком. Хотя он тоже очень умный, начитанный, и вообще… Гегель, Шопенгауэр, Павич…

– Ты в него влюбилась?

– Ага.

– Я вас видел сегодня. Из магазина.

– А-а. Тогда понятно. Не волнуйся. Танечка знает, - она сама просит, чтобы он меня, как ее, за руку водил. Так передается между людьми какая-то особенная, хорошая энергия. Именно через ладони.

– Он тебя до подъезда довел?

– Нет. До арки.

– А как ты оказалась в машине?

– В арке и оказалась. Тот навстречу ехал, спросил какую-то улицу - вроде, как заблудился. Карту мне показал.

– И ты сама к нему села?

– Нет. Он так неожиданно и ловко меня втянул, что я и вскрикнуть не успела. И никого рядом не было.

Ее лицо погрустнело сразу, и он поспешил уйти от этой темы.

– А Толик в тебя не влюбился?

– Нет. Он в Танечку влюблен. Я для него - ребенок. Для нее тоже. И мне так нравится. Так что - не бойся, я им в разлад не стану. Он только один раз сказал, что я красивая, и то между прочим, как о произведении вашего с мамой искусства. А вот о маме - это да, несколько раз вспоминал. Знаешь, как он говорит? Что в ней течет царственная кровь. Не в том смысле, что она царская родственница, а в том, что внутренняя природа царственная. Хочется ей подчиняться. Потому, что кровь с особенными магнитными свойствами. Его сильно притягивает. Так и сказал. И ты ему тоже понравился. Глаза, - говорит, - очень глубокие.

– В тебе тоже мамина кровь. И не притягивает?

Она наклонилась к отцу и шепнула на ухо как бы по секрету:

– Притягивает. И Танечку тоже. Я чувствую. Просто я для них - маленькая девочка, и поэтому они еще не понимают моего притяжения.

И, отклонившись, уже не шепотом добавила:

– Но это у них не влюбленность. Это что-то другое.

– А что такое влюбленность?

– Ну, это когда очень хочется касаний.

И добавила к этому лукавую улыбку со словами:

– Влюбленность - это еще не любовь. Это так - стремление к касанию поверхностей. Взгляды, кстати, тоже имеют свою поверхность. Так что и они подразумеваются.