Эротические страницы из жизни Фролова
Шрифт:
Пистолет после долгих обсуждений решили выбросить туда же, а отцу позаботиться о законном приобретении газового - и поскорее - на будущее, конечно. Ни в какую милицию ни о чем не заявлять, - это казалось им совершенно бессмысленным, поскольку и суд, и исполнение приговора уже состоялись сами собой, а заявлять на себя они посчитали нелепостью, тем более, что ни в добропорядочную милицию, ни в справедливый суд они, как и все нормальные граждане страны, никак не верили. Маме рассказать все совсем не так, как было на самом деле, а как именно - они еще придумают и затем вызубрят во
Наговорившись таким образом, выпив по два стакана чая - ужинать едой им и в голову не пришло - они ушли в большую комнату сочинять лапшу для мамы.
– Я лягу с тобой, да?
– Конечно. Кстати, где ты научилась обращаться с пистолетом?
– Толик научил. У него точно такой, только газовый. Я и разбирала его, и стреляла несколько раз.
– А ты… этому Толику ничего про брошки не говорила?
– Нет, что ты. Никому не говорила. Точно. А это и в самом деле бриллианты?
– Просто минерал. А смотрится так потому, что состоит из множества склеенных кристаллов. Точнее - не склеенных, а очень точно притертых друг к другу.
– Притертых? А за что же они держатся?
– Друг за друга.
– Это как вы с мамой?
Он улыбнулся:
– Что-то в этом роде. Вечный прибой называется. Не вообще - это только я так называю. Когда над диссертацией работал, пришло в голову и так во мне и закрепилось. Теперь уже другого названия и не представляю.
– От них и правда чем-то морским веет… А кто этот человек, который тебе их заказал?
– Я его не знаю. И не видел никогда. А кристаллы и в самом деле приносил посыльной. Парень один. В тот день, когда ты их увидела, мне на работу позвонила незнакомая девушка… и сказала, что этого парня убили, и что он больше не придет. Наверное, от этой девушки тот гад и узнал обо мне.
– А про гостиницу ты придумал?
– Да. Я надеялся, что он отвяжет меня, и тогда…
– Ты бы с ним не справился.
– Может быть. Но ничего другого я так и не придумал. Я тогда совсем с ума сошел.
Она от этих слов прильнула к нему, положила голову на плечо, прошептала:
– Я знаю. Мне так страшно тогда стало, что из-за меня тебе такое приходится выносить…
– Тебе еще худшее пришлось вынести… из-за меня.
– Не знаю. Мне только поначалу было очень страшно. А потом просто противно, и все. На рвоту тянуло. Но я об этом не думала. Я все время только о тебе и думала…
Они постелились и легли рядышком.
Только о нем и думала… А он…
Нельзя молчать. Нужно о чем-нибудь говорить. Лапшу для Ирки сочинять. Нет, это чуть позже. Сейчас о чем-нибудь
Пап, а… ну, в общем… ты догадываешься о чем я хочу спросить?
– Н-нет.
– А можно, я спрошу?
– Да.
– А в рот… это, вообще, нормально? Ну, не в этом случае, а вообще, при нормальных отношениях?
Он молчал, не зная, что ей ответить.
– Понимаешь, - продолжила она, - это очень многие делают. Девчонки так прямо хвастаются, кто как умеет "брать". Говорят, что полезно очень. Для организма и вообще. И вроде приятно, почти как туда. Ну, - так они говорят. А мне, наоборот, так противно, жутко противно, рвать тогда хотелось, наверное и вырвала бы, если бы не его клизма, совсем внутри пусто стало. Или это от таблетки - у меня после нее живот совсем замер. Это омерзение во мне почти заглушило собою и страх, и боль.
Она сделала паузу, но, не услышав от него никакой реакции, продолжила дальше:
– И Танечка у Толика берет. И ей очень приятно.
– Откуда ты знаешь?
– Нечаянно увидела. Еще в лагере. Они этого не заметили - я сразу очень тихо смылась. Пап, а мама… берет?
– Мама целует. И я ее тоже туда целую.
Ну не может же он ей так и сказать, что они делают на самом деле!
– И никогда не брала?
– Светка!
– повернулся он на нее боком и уставился в глаза.
– Ну как я могу тебе об этом говорить!?
– Значит, брала.
– Мы же любим друг друга.
– А тебе это тоже приятно?
– Я не буду тебе отвечать. Давай о чем-нибудь другом.
– Значит, приятно. Видишь, - значит, нормально. А мне, наоборот, противно. Омерзительно.
– Как ты можешь сравнивать?!
– Я не сравниваю, папа, - совсем тихо и жалобно прошептала она, - я совсем о другом… разве ты не понимаешь?
Он сразу раскис от ее слов. Что он несет?! Боже, когда он научится разговаривать со своею дочерью…
– Это пройдет, доченька. Пройдет. Как только полюбишь - все пройдет. Вот увидишь. А этого мерзавца больше нет. Не существует.
– Пап. А ты сможешь сейчас… поцеловать меня… там. Как тогда.
– Конечно, доченька. Конечно…
– А тебе… теперь… не будет противно?
– опасливо засомневалась она.
– Нет.
– Хорошо, тогда целуй. Один раз. Только сильно. Сильно в себя. Чтобы мне стало больно.
Задрала ночнушку и развела ноги…
– Ну?
– тревожно вглядываясь в его глаза, вопросительно прошептала она сразу, как только он вернулся к ней лицом к лицу, - тревожно, испытывающе, со страхом ожидая, что он скажет.
– Что - ну?
– как можно мягче переспросил он.
– Противно?
– Нет, доченька. Совсем наоборот. Ты мне не можешь быть противна. Никак.
– А ты… не почувствовал там… его?
– Его там нет.
Он соврал. Но так уверенно, что даже сам в это поверил.
– Теперь уже нет, или вообще?
– Теперь уже и вообще.
Она откинула голову на подушку и задумчиво уставилась в потолок.
– А она изменилась?
– Конечно. Голенькая, совсем как у ребеночка. И очень мягенькая, - там, внутри.