Эротические страницы из жизни Фролова
Шрифт:
– Встал.
Он протянул руки, подхватил ее подмышки, притянул к себе и стал целовать все лицо, осушая его от слез и сопливых потеков. Потом усадил на колени и обнял - за плечи и под попку, чуть раскачивая, будто собирался спеть ей колыбельную…
Он проник в нее и она стала его дочерью, - вдруг вспомнились ему его ночные грезы.
Она взяла его в себя и он стал ее отцом…
– Прости, папочка, - вдруг услышал он ее тихий шепот.
– Глупая я. Совсем глупая. А твоя Катя очень хорошая. И совсем не чужая. Н а ш а.
– Она на следующей неделе выходит замуж.
– Да?
–
– Жаль.
– Он хороший парень.
– Ты его знаешь?
– Да.
– И что дальше?
– Ничего.
– Но она ведь твоя женщина.
– Моя женщина - твоя мама. Одна единственная. Навсегда.
– А я?
– А ты моя дочь. Навсегда.
– И женщина. Дочь и женщина. Понял? У тебя на меня встает.
Он промолчал.
– Ты с ней… до того, как мама… или после?
– После.
– Это ты маме так отомстил?
– Нет. Она мне разрешила. Я сделал это при ней.
– Как это? Прямо так, при ней? Она была рядом?!
– Да.
– Здесь, дома?
– Дома.
Он как бы тяжело вздохнул.
– Ни-че-го себе… - недоуменно пробормотала она и надолго задумалась.
Все равно все сама узнает, - пытался успокоить себя Виктор за излишнюю болтливость.
– Ничего не поделаешь, - она ведь научилась их слышать. Они уже ничего не смогут от нее скрывать…
Ну и пусть… Это не самое страшное. Да он что угодно сейчас ей готов рассказывать - что бы ни спросила. И что угодно делать - что бы ни попросила. Главное - помочь ей забыть… Любыми способами отвлекать. Все время отвлекать, не давать оставаться наедине со своими мыслями. Даже видавшие виды взрослые женщины тяжело переносят изнасилование. Что-то там с ними такое в душе происходит. Надлом какой-то. Где-то он читал об этом. Что же говорить о подростке? А ведь она не только изнасилование перенесла… Убить человека - пусть и подонка - это не муху прихлопнуть. Такого просто так из головы не выбросишь. Говорят, что и на самом деле с ума сходят…
Господи, только бы не это. Хватит с нее одной беды.
Он был глубоко убежден, что сейчас нет ничего страшнее утраты той близости, которая между ними установилась в течение последнего времени. Наоборот, он должен предпринимать любые шаги к еще более тесному сближению - самому любому, какое только может существовать между людьми. И ни в коем случае не допускать притворства и легкораскрываемой лжи - иначе потерять доверие можно в один момент. И тогда она останется наедине с одной собою…
Он со всей силы пытался понять, какое именно впечатление произвело на нее только что высказанное им признание по поводу Катьки. Не сомневался, что правильно сделал, не став юлить и сказав правду. Она должна чувствовать его полную откровенность и полную открытость ее душе.
– Хочешь, я немножко вылюблю тебя сейчас?
– прошептал он ей в ушко.
– Или даже не немножко. Но очень осторожно. Хочешь, да?
– Папка!..
– с делано разочарованной, но явно очень довольной его словами улыбкой, как бы укоризненно произнеста она.
– Противный. Ты меня жалеешь… Не смей так больше… Конечно хочу. Но не дам. Ты что, заразиться чем-нибудь хочешь? Завтра - может быть. Когда узнаем, что скажет Ильинична. Вот тогда и вылюбишь. Отдамся тебе,
– У нас есть презервативы.
– Что с тобой? Ты что, совсем не понимаешь? Какое отношение к нам имеют презервативы?!
– Ну, все, все. Не критикуй. Давай просто ляжем рядышком.
Она по-детски недовольно выпятила губки:
– А так? Ты устал, да?
– Нет. Совсем не устал.
Довольная ответом, она потянулась к его уху и шепотом попросила:
– Слышь, пап, спой мне ту. Ну - ту самую. Что ты в самом детстве пел: "Света, Света, Света - не боится света…" Колыбельную. Сто куплетов.
– Все сто?
– Ага.
И он и в самом деле начал ей тихо петь. Сначала без слов - только гортанью и подъязычной костью, а потом и все куплеты, какие вспоминались… продолжая раскачивать ее при этом в такт мелодии - точно так, как делал это с нею малышкой… И она точно так же уткнулась носиком в его плечо и вскоре засопела…
Ирина пришла с работы чуть позже обычного. Удивилась новому глазку и дополнительному запору на двери. Он ждал расспросов, но она почти ничего по этому поводу не сказала. И вообще молчала. Такой усталой и безучастной ко всему он ее не мог вспомнить. Самое осмысленное, что он от нее услышал, было:
– Дома все нормально?
– Да. А у тебя?
– Устала почему-то сильно… Как выжатый лимон… Все соки свои вчера потеряла… с этими помидорами.
И виновато улыбнулась - так, будто перед ним на самом деле в чем-то виновата. И даже не удивилась тому, что Светланка спит. И сама тоже побрела к постели. И заснула почти мгновенно.
Он позвонил Елене Андреевне и сказал, что будет у нее через двадцать минут.
Сережка гулял во дворе со своим дружком Стасиком, а она ждала его дома.
Ее вид поразил его. Он впервые в жизни увидел ее такою: внезапно постаревшей и беспомощной женщиной с отягощенным болью и горем лицом…
– Рассказывай, - еле слышно сказала она, лишь слабым кивком ответив на его приветствие.
Они прошли в ее комнату и он рассказал все так, как они придумали с дочерью. Когда он закончил, она с минуту помолчала и только потом проговорила:
– Она неправду тебе сказала. Он вошел в нее. И долго в ней был. У нее там внутри все в кровоизлияниях. Глубоко Ильинична не могла открыть, но сразу за устьем видела обширные гематомы. Точно так было у меня. После тех мужчин. У нее тоже… вагинизм. И она уже не была девственницей.
Он встал со стула и подошел к окну. Уставился туда, не зная, что дальше говорить. Услышал ее плач, вернулся, сел рядом и обнял за плечи.
– Не надо, Витя. Я уже мертвая.
Вздрогнул от страшного слова.
– Ты не говорила Ирине?
Она отрицательно покачала опущенной головой.
Он снова встал, прошелся по комнате туда-сюда, и только потом решился:
– Не убивайся так. У нее пройдет. Все пройдет… Точно так же, как у тебя прошло…
Она вскинула голову, пристально посмотрела ему в глаза и снова опустила. А потом вдруг свалилась вперед на пол и поползла к нему на четвереньках. Обхватила руками его ноги, уткнулась в них мокрыми глазами и распласталась на полу, как мертвая…