Ещё слышны их крики
Шрифт:
– Жак, послушай. Совсем скоро ты все узнаешь. Узнаешь отсюда, – он вытащил из-под солнцезащитного козырька желтый конверт и протянул мне. – Вскроешь, когда останешься один там, где я хочу тебя надежно спрятать хотя бы на эту ночь, договорились? – помолчав несколько секунд и расценив мое молчание как согласие (хотя, скорее, это была просто крайняя степень ошеломления), он продолжил: – Меня зовут Георг Морг, и именно я являюсь тем человеком, по вине которого твоя прошлая жизнь оборвалась, и началась эта жизнь – новая и облеченная ложью с самого начала.
– Я… не понимаю, – простонал я, и почувствовал пульсирующую боль в висках, рожденную эмоциональным перенапряжением.
– Разумеется, – усмехнулся Георг. – Кто
– Так что я натворил? – я сжал голову руками, и мне показалось, что она болтается в моих ладонях отдельно от тела.
– Скоро, совсем скоро, – ответил он, и выехал на проспект Бетховена.
Несколько минут мы молчали. Проехав около километра по проспекту, мы свернули на старую мостовую, вдали которой выделялась густая чернота леса. Георг уверенно вел машину, а я находился в умственном и эмоциональном ступоре, который мне больше не приходилось испытывать ни до, ни после той ночи. Мне было страшно, и я понимал, что в жизни моей наступил серьезный перелом, который, вполне возможно, окончится моей смертью. А дальше был тупик. По сути я был словно в состоянии гипноза, потому что моя воля совершенно не работала. И Гильотина, и Георг с высоты своего положения смогли полностью ограничить мне доступ к рациональности, и единственное, что я мог делать – это задавать себе вопросы: «что значит – фальшивка?», «что я сделал спецслужбам?», «что было в моей прошлой жизни?» и тому подобное. Но все эти вопросы оставались без ответа, поскольку неправильно формулировались подчиненным чужой воле сознанием, а самый важный вопрос, который я должен был задать и себе, и Георгу, даже не пришел мне в голову, пока он вез меня неизвестно куда. Единственно важный вопрос. Кто же я такой? Я задавал себе этот вопрос тысячу раз до той ночи, с тех пор как очнулся без воспоминаний, и я ни разу не задал его себе тогда, когда ответ на него был так близок.
Тем временем, мы свернули с мостовой на старую проселочную дорогу и медленно стали пробираться вглубь ночного леса.
– Ты как? – спросил Георг, и, не дав мне ответить, продолжил: – Послушай, Жак, скорее всего, мой план не удастся. Гильотина опередил меня буквально на несколько минут, что и неудивительно – он всегда на шаг впереди. Сейчас его список пополнился еще одной жертвой, потому что, нет сомнений, он узнал мой голос. Вдвоем нам точно не выбраться. И времени у нас не много.
– Почему его трясет? – спросил я.
– Не знаю, – пожал плечами Георг. – Такова его специфика. Знаю только, что на счету этого человека двести пятьдесят восемь душ – предателей родины, иностранных агентов, просто неугодных стране личностей. Поверь, в его списке значится достаточно парней, которые ни в чем не уступали Джеймсу Бонду. О нем легенды ходят в мире агентов. Встретить Гильотину лицом к лицу без предупреждения – это практически стопроцентная смерть. Я даже не уверен, что твое сегодняшнее везение – это не профессиональная уловка для выявления предателя, то есть меня. Что он тебе говорил?
– Что я идиот. И что моя смерть доставит ему огромное удовольствие.
– Вот чертов сукин сын.
– И у него есть повод?
– Ненавидеть тебя? Вряд ли. Просто Гильотина предан своему делу сполна. Когда ему поступает новый приказ, он тщательно изучает досье жертвы и заставляет себя чувствовать черное презрение по отношению к ней. Он готовится к убийству как актер к роли. Ему чужда жалость, чуждо уважение перед заслугами и достоинствами; он лишь уверен, что делает все правильно, и что очередная смерть от его рук – это правильно. Я уверен, что в настоящее время, по своему собственному доносу, он уже получает приказ о моей ликвидации. Я хорошо его знаю, Жак. Лично знаю. Мы всегда относились друг к другу с профессиональным уважением, но я знаю, что сейчас в нем не осталось ни капли уважения ко мне. Это страшный человек. Знаешь, что самое интересное? Он никогда не использует оружие. Никогда. Ни огнестрельное, ни холодное, ни яды, ни инсценировки. Он работает исключительно своими руками. Ты видел его руки?
– О да. Страшное зрелище, – честно признался я.
– Весьма, – усмехнулся Георг. – А скажи мне, Жак, ты узнал бы этого человека, если бы встретил его еще раз?
– Разумеется, – ответил я.
– Разумеется. А скажи мне, можешь ли ты сейчас описать мне его внешность?
– Думаю, что да, – ответил я и тут же осекся.
Действительно, я не мог припомнить ни одной детали внешности Гильотины. Как бы я не упорствовал, единственное, что мне удавалось – это вызвать в своей памяти размытый образ, но ухватиться хоть за одну отдельную черту его лица я так и не смог. Я не мог вспомнить ни его взгляд, ни ухмылку, ни визуальный возраст. Лишь его постоянные колебания и издевательскую интонацию голоса – вероятно, эти качества были визитной карточкой санторийского палача.
– Поразительно, правда, – еще раз усмехнулся Георг, поняв, что я затрудняюсь с ответом. – И прежде, чем ты задашь очередной вопрос, я отвечу тебе: это необъяснимо.
– Понятно, – протянул я и только тут заметил, что мои руки непрерывно теребят конверт, норовя смять его в комок.
– Это всего лишь частное письмо тебе от меня, – пояснил Георг, когда я положил конверт на панель. – То, что там написано я не могу рассказать тебе лично, потому что это займет много времени, которого у меня нет. Ты начнешь удивляться, переспрашивать, задавать много вопросов, не относящихся к делу. Ты ведь уже понял, что я тоже работаю на спецслужбы?
– Да, я понял.
– Но ты не понял, что и ты работал на спецслужбы?
– О, Господи! – прохрипел я. – Что вы мне тут за лапшу на уши вешаете? Какие спецслужбы? Какие Гильотины? Произошла ужасная ошибка и только…
Пока я разражался своей скептической речью, Георг запустил руку в боковой карман своей куртки и протянул мне маленькую пластиковую карту, взглянув на которую я сразу замолк. Помимо моей фотографии, на карте были указаны мое имя, фамилия, дата рождения; это был мой пропуск служащего в рядах Службы государственной безопасности и разведки, с пометкой «научный сотрудник». Я взял пропуск в руку и еще раз внимательно оглядел его, разогнав свои последние надежды на ошибку.
– Я агент? – спросил я и откинулся на подголовник кресла.
– Ты ученый, – ответил Георг. – Ученый, завербованный мной для участия в научном проекте государственной важности.
– И что это за проект?
– Черт возьми, не успеем до рассвета, – прошептал Георг, а затем, повысив голос, ответил на мой вопрос. – Проект «Забвение». Проект, который завершился твоим триумфом тебе же на погибель. Четверо твоих сотрудников, которым выпала честь и несчастье работать вместе с тобой, уже мертвы. Ты – последний. Единственная причина, по которой тебя так долго оставляли в живых – это твоя роль подопытного…
Машина подскочила на ухабе и Георг умолк.
– И какие же опыты на мне проводили? – спросил я, хотя меня уже терзало смутное и тревожное предположение.
– Название проекта говорит само за себя, – ответил Георг и коротко посмотрел на меня с искренним сожалением.
– Мне стерли память?
– Именно, что стерли. Препарат, синтезированный на основе твоей формулы, которую ты вывел при помощи четверых несчастных коллег, предназначен не просто для блокировки воспоминаний, а для их уничтожения. Правда, похоже, что одно или два из них все же сохраняются. Ты, например, запомнил свое имя. Может быть, позже вспомнишь что-нибудь еще, хотя вряд ли; это не предусматривалось. «Забвение» вызывает что-то вроде диссоциативной амнезии, но только в более крупном масштабе. Уничтожаются все воспоминания личного характера; сохраняются только универсальные знания. Приехали!