Ещё слышны их крики
Шрифт:
Вот только за два с половиной месяца Свен не приблизился ни на шаг к этой разгадке (на самом деле не особо ему и нужной) в отличие от самой Кристины, которая уже знала о парне больше, чем все его родные и близкие вместе взятые. Свою незащищенность и безоружность перед интересом девушки он объяснял ее гипнотическими талантами наряду со своим «полностью контролируемым» желанием детектива вызвать доверие подозреваемого, но отнюдь не своей неспособностью уходить от ответов или пресекать неприятные темы. А так как у Свена, как и у любого человека, живущего в бесконечном самообмане в обмен на отсрочку истины о своей беспутности, имелось огромное количество неприятных тем и вопросов, ответы на которые он не решался дать даже самому себе, очень часто разговоры с Кристиной представляли для него настоящую пытку. Пытку, во время которой приходилось судорожно врать. А когда приходится врать человеку, который вызывает любовь, уважение или восхищение, разумеется, очень просто и самому начать верить в свою ложь. Именно это и происходило со Свеном. То, что еще совсем недавно было пыткой, в воспоминании вдруг вставало приятной беседой, в продолжение которой Свен, оказывается, говорил правду и ничего кроме правды. В принципе, в том, что человек в глазах другого человека, оказавшего влияние на его жизнь, хочет казаться лучше, чем он есть на самом деле, нет ничего плохого, поскольку в положительном контексте такое рвение вполне возможно приведет к тому, что лжец перестанет казаться, а действительно станет тем, кем хотел бы быть в глазах своего идеала.
Он живо помнил тот первый разговор за чашкой чая. Помнил свою напряженность и необъяснимую опасливость, разыгравшуюся под пристальным взглядом огненно-оранжевых глаз. Помнил, как сказал о своих разрушенных и похороненных мечтах, а когда девушка настояла на подробностях такой жизненной драмы, впал в смятение, стараясь вспомнить хоть одну свою мечту, которая обрела столь печальную участь. До того вечера Свен был уверен, что так оно и есть: что по воле жизненных обстоятельств его мечты утратили шанс на реализацию. Такая модель поведения всегда отлично помогала наедине с собой, когда в душу вдруг закрадывались основания считать себя ничтожеством, и в разговорах с незаинтересованными людьми, которым по сути было наплевать на его мечты и их судьбу. Но вот Кристина попросила рассказать об этих мечтах, и буквально на несколько минут Свен во всей полноте осознал именно что свое ничтожество. Осознал, что никогда у него и не было никакой сильной и убежденной мечты, а все его попытки назвать мечтой мимолетные прихоти, для объяснения неуспеха которых имелась масса отговорок, не более чем иллюзия слабой и ни в чем не реализованной личности. В ужасе Свен бросился рыскать по закоулкам своей памяти в поисках обломков нереализованных надежд. Ситуация осложнялась тем, что перед ним находилась девушка с немалой претензией на интеллектуальность, которую она уже успела доказать коротким экскурсом в историю, и сослаться на мечты о карьере спортсмена или музыканта ему показалось не соответствующим ее ожиданиям. А так как время играло против него, пришлось лгать о карьере ученого физика в центре ядерных исследований в Швейцарии, как раз где большой адронный коллайдер, крест на которой поставил развод родителей и прочие семейные проблемы. Только начав говорить на эту тему, Свен ощутил настоящий ужас от собственного вранья, не подкрепленного никакими практическими знаниями за исключением пары научно-популярных роликов о теории струн и теории большого взрыва. Он помнил, как нервничал и всеми силами старался не выдать своего волнения, но вскоре успокоился, убедившись, что Кристина глядит на него не с насмешкой, а с натуральной заинтересованностью. С каким же удовольствием и наслаждением Свен вспоминал той же ночью этот заинтересованный взгляд. Взгляд этой непонятной, столь притягательной девушки, однозначно одной из самых красивых, каких он видел в жизни. Нет, он уже не мог отказаться от этого внимания. Он уже не мог не быть в прошлом обнадеживающим умником, мечтавшим поступить в… где там учатся физики? Свен придумал, что он хотел учиться в швейцарской высшей технической школе Цюриха. Кроме того, превозмогая скуку, он даже заставил себя посмотреть еще несколько фильмов на тему внезапно обретенного увлечения, и приобрел весьма поверхностные, скорее даже сомнительные знания о том, что такое интерференция света, и о свойстве элементарных частиц проявлять себя волнами или частицами в различных ситуациях. Ну, а в тот пасмурный и дождливый день, о котором идет речь, когда Свен медленно шагал по мокрой брусчатке улочек Старого города, он уже не сомневался, что в юности карьера физика-ядерщика была его заветной мечтой, поломанной житейскими проблемами по вине нерадивых родителей.
Кстати, что касается родителей, тут Свен постарался еще усерднее. Когда Кристина в лоб задала вопрос о причине развода, и каким вообще образом отец и мать повлияли на его неудачу, Свен, разумеется, не смог сказать, что их вины как таковой и нет, и что образование просто не входило в его планы. Не мог сказать, что развелись они лишь пять лет назад, когда ему было двадцать, и вопрос о его обучении уже не стоял. Свен же сдвинул хронологию событий на два года назад и поведал девушке, что как раз накануне его поступления, отец, убитый предательством матери и лучшего друга, ушел в черный запой и полностью забросил ферму, порядок на которой с утра до ночи, не покладая рук и истекая потом, приходилось поддерживать именно Свену, чтобы не оставить и отца, и себя без средств к существованию. В действительности же, на протяжении двух лет парень вполне спокойно наблюдал за тем, как отец пускает по ветру успешное предприятие, доставшееся ему от собственного отца, и приумноженное самим Гарольдом в годы семейного благополучия. А так как в настоящее время ферма отцу уже не принадлежала, что наводило на сомнения о личных качествах Свена, раз уж именно на нем в последние годы лежала ответственность за ее существование, надо было как-нибудь себя оправдать. Тогда Свен совсем уж разошелся и наврал Кристине о том, что два года назад в результате очередной ссоры из-за финансовых претензий, мать призналась отцу, что Свен рожден не от него и представила доказательства, которым отец, уже испытавший предательство, поспешил поверить. После этого Гарольд Оффер (так звали отца Свена) продал ферму за бесценок, чтобы разорвать все связи со своей продажной женой и практически отрекся от сына. На самом же деле никаких подобных сцен не было; сразу при разводе была продана значительная часть земли, покрывшая финансовые притязания матери и самого Свена, а спустя два года Гарольд окончательно продал ферму и ныне влачил свое существование в обветшалом доме на севере города. При этом сам Свен, согласно его фантазиям, не слишком заострял внимание на рассказах матери и продолжал горячо любить отца, даже не задумываясь о кровном родстве. Тем не менее, учитывая, что в порывах гнева отец неоднократно заявлял Свену, что тот ему не сын, теперь уже парень был практически убежден в достоверности этого выдуманного факта. В этом же факте он находил и причину постоянных конфликтов с родителем.
Наверное, единственным случаем, когда Свен не позволил своему воображению уж слишком разыграться, был вопрос Кристины о роде его занятий. Свену пришлось признаться, что на жизнь он зарабатывает на небольшой автозаправке в западной части набережной Караваджо, однако, чтобы не показаться неудачником, объяснил, что он является на треть владельцем этой самой заправки, и что в дело это его пригласил старый друг семьи, уверенный в перспективности парня. В принципе, доля правды была и в этом, вот только друг этот уже пять лет не поддерживал с его отцом никаких отношений, поддерживая при этом крайне тесные отношения с его матерью, и заправка эта принадлежала этому другу не на две, а на все три трети.
Все эти откровения (некоторые из них придумывались на ходу, некоторые обмозговывались заранее) проходили вовсе не в форме увлекательной беседы, а скорее наоборот. Свен знал, что с двенадцати до четырех часов дня в лавке Кристины практически не бывает посетителей, и именно в это время он и заходил, не забывая заметить, что просто зашел поздороваться по пути домой. Поскольку особыми талантами в плане коммуникабельности Свен не обладал, то инициатива при общении всегда оставалась за Кристиной. А она в свою очередь то ли из праздного любопытства, то ли из вежливости – хотя у самого Свена, на этот счет было иное мнение, – не упускала возможности выудить из молодого человека причины вселенской скорби, написанной на его лице. И вот тут Свен начинал реализовываться. Вот здесь и утолялись его желания, ибо Свен желал действительно ужасной вещи – жалости человека, которым он восхищался. Как бы нехотя, впадая в экстаз положения жертвы, он начинал выкладывать еще одну душещипательную историю своей несчастной жизни. Кроме того, за последнее время у Свена значительно прибавилось различных точек зрения, которыми ранее он не обладал. Никогда не интересовавшийся политикой, отныне он так же, как и Кристина, стал склоняться к левым взглядам, с трудом разумея, что эти самые взгляды означают. Никогда не интересовавшийся жанровыми характеристиками кино, как и Кристина, он вдруг стал поклонником драмы. Никогда не интересовавшийся литературой, он вдруг полюбил детективы, в отличие от Кристины, которая предпочитала серьезную литературу. Тут Свен не посмел разделить ее вкусов, прекрасно осознавая, что прочесть хоть одну из тех книг на семьсот и больше страниц, которые показывала ему девушка, он просто не в состоянии, учитывая, что даже самые необъемные книги вызывали у него ощущение непреодолимого барьера. Тем не менее, к удивлению Свена, чтение детективов приносило ему некоторое удовольствие, от которого, впрочем, он с легкостью бы отказался, если бы не страх быть застигнутым врасплох вопросом девушки о содержании книги.
«Почему ты предпочитаешь детективы?» – спросила как-то она. «Ну как же, – ответил Свен разочарованным тоном, – там есть все, что ускользнуло из моей жизни. Азарт, любовь, успех, торжество интеллекта, торжество силы духа. Все, что могло бы наполнять мою жизнь. Все, в чем я чувствую себя обделенным». «Ах, вот оно что» – ответила Кристина и отвела взгляд, как показалось Свену, бывший исполненным соболезнования.
Очевидно, что Свен был не только трусом, но еще и глупцом. Соответственно, ему была не чужда самовлюбленность без малейших раздумий над ее обоснованностью. Красноречиво об этом говорила уверенность молодого человека в том, что Кристина испытывает к нему не просто симпатию, а что-то большее. И дело было не в невозможности такого варианта, а в отсутствии трезвой оценки ситуации и доведенной до критической отметки, как это часто и бывает с ограниченными людьми, способностью видеть лишь то, что видеть хочется. Каждый взгляд и улыбку Свен воспринимал на свой счет, каждый вздох и шепот девушки был исполнен для него сакральным смыслом, каждое ее прикосновение говорило ему больше, чем могли сказать слова. Свен был уверен, что покорил ее в самый первый вечер, иначе с какой стати она бы угощала его чаем, а после этого еще и подвозила домой? Свен ни в коем случае не чувствовал себя назойливым, поскольку был уверен, что каждый его визит в лавку Кристины доставляет ей немалое удовольствие. А как могло быть иначе, когда перед тобой находится перспективный в прошлом студент, самоотверженный и великодушный сын, простивший своего обезумевшего отца, и просто симпатичный парень, ведущий самостоятельную жизнь и одаривающий тебя своим безграничным доверием? Абсурд доходил до того, что Свен иногда упрекал себя в жестокости по отношению к девушке. Винил себя в том, что постоянно бередит ее раненое сердце, и при этом не в силах ответить взаимностью. Не в силах, потому что, к сожалению, его сердце холодно как лед. На самом деле растопить его не удалось еще ни одной девушке, ибо согласно с его же доктриной, он не смог найти в себе желания в течение двух недель уложить в постель ни одну из своих потенциальных возлюбленных. И вот так неприступный Свен ловко оправдывал свои постоянные похождения на улицу Мартина Лютера, с любопытством ожидая, когда же Кристина не выдержит и откроет перед ним настежь завесу своих чувств. Он бы и не прибегал к теории о чародействе этой девушки, полностью довольствуясь ролью крушителя сердец, если бы не достославные приступы паники, которыми Кристина настигала его на расстоянии. Но уж коль не замечать эти приступы было невозможно, значит, девушка эта все же представляет из себя нечто ранее невиданное и неизведанное. Что было очень кстати, ведь куда приятнее, когда в тебя влюблена оригинальность, а не заурядность. При этом Свен прекрасно игнорировал очень красноречивый факт, на котором умный человек не преминул бы остановить свое внимание: как бы ни была в него влюблена Кристина, именно он чувствовал себя неуверенно в ее обществе, а не иначе.
С появлением в его жизни Кристины, Свен пребывал в некотором моральном замешательстве, поскольку его серый мир начал приобретать довольно резкие краски, что в планы парня не входило. Мир безысходности, серый и тоскливый мир его вполне устраивал. Это был оптимальный для него мир. Роль жертвы обстоятельств уже давно стала для Свена образом жизни, и любой намек на проблеск вызывал у него раздражение и дискомфорт. Любой соблазн покинуть свой мир Свен встречал в штыки, вот только заинтересованность Кристины оказалась самым сильным соблазном из всех, с которыми Свену приходилось иметь дело. Каждый день он вспоминал ее слова, сказанные на прощание в первый вечер, после того как он излил ей ту самую боль, которой обернулись его «мечты».
«Ты заглядывай чаще, и не заметишь, как мечты начнут сбываться» – с улыбкой сказала она. Вот только, как показалось Свену, глаза ее в тот момент совсем не улыбались, и он невольно вздрогнул, обжегшись об оранжевый пламень ее взгляда.
Так оно и выходило. Мечта найти носовой платок в виде чьего-то плеча сбылась, мечта о светлом прошлом сбылась, мечта о завоеванном сердце прекрасной девушки сбылась. И все это благодаря обычному самообману, к которому Свен с неистовством прибегнул именно благодаря Кристине. Но вот мечта прожить пустую жизнь несчастного мученика теперь стремительно убегала, и Свен еще не мог с этим примириться. Мечта – которую он и сам не осознавал, – видеть во всем убожество и скорбь, была на грани краха, и подсознательное чувство тревоги его не отпускало.
Чтобы успокоить приступ, было достаточно просто увидеть Кристину, не обязательно было с ней разговаривать. Обычно Свен все же переступал порог магазина, укоряя себя в жестокости по отношению к девушке, при этом нервно переступая с ноги на ногу, неловко отводя взгляд, и иногда чувствуя краску, бросившуюся в лицо. Но иногда он довольствовался широким щитом с рекламой туристического агентства, расположенным под углом на противоположной стороне улицы. Прячась за ним, он и наблюдал за окнами книжной лавки, в предвкушении момента, когда покажется знакомый силуэт. И стоило Кристине мелькнуть в окне хоть на одну секунду, Свен успокаивался, словно паника его была связана с возможностью того, что девушка просто исчезла, растворилась как прекрасная иллюзия. Разумеется, если бы Свен умел трезво рассуждать, и был способен на откровенный разговор с самим собой, он бы признался, что его панические атаки представляют именно подсознательный страх потери. Потери того, что отныне стало смыслом его жизни. Но Свен не смел допустить и мысли, что жизнь его отныне полностью зависит от присутствия в ней постороннего человека, который, якобы, ему и безразличен. Куда проще и даже интереснее было провоцировать бред сумасшедшего о колдовских чарах, к которым Кристина прибегла в попытках заслужить его расположенность.
Случаи, когда Свен не решался войти и прятался за рекламным щитом, происходили довольно редко и только тогда, когда он чувствовал себя оскорбленным или потерпевшим серьезную неудачу. В таких ситуациях ему было стыдно попадаться на глаза Кристине, словно его непутевость была написана на его лице, и девушка могла без труда распознать даже причину, по которой Свен чувствует себя паршиво. Например, где-то месяц назад Свен не смог дать отпор дерзкому парню, занявшему его место в кафе, пока Свен ходил в туалет, и после этого случая он несколько дней не смел попадаться на глаза Кристине, пока разум его не убедил в том, что он мудро избежал острого конфликта, а не просто струсил. В любой неприятной жизненной ситуации, в которой свободный от излишка комплексов человек поделится со своим окружением этой неприятностью, чтобы найти нужную поддержку, Свен уходил в себя и изнывал от стыда очередной пощечины, чувствуя при этом и стыд перед собственным миром воображения, упрекая себя в том, что он не достоин своих фантазий.