«Если», 1996 № 09
Шрифт:
Легкой победы не получилось. О массовых тиражах можно было забыть. Некоторые дрогнули и решили, что игра не стоит свеч. О них умолчим из сострадания. Ну а плодовитые «лидеры» пусть не рассчитывают на бесплатную рекламу. Остались те, кто, видимо, по наитию, ибо опыт существования в условиях рынка уцелел разве что в самых потаенных глубинах генной памяти, надеялись, что их час придет.
И час пробил.
В 90-х годах «четвертое поколение» фантастов, которому долго не давали включить двигатели, наконец сумело реализоваться. Они издают книги, получают премии, создают неортодоксальные концепции — в общем, «полет нормальный».
К тому времени к отделению была готова уже следующая ступень — новое поколение фантастов. Они по молодости своей не успели получить горьких
И когда авторы пятого поколения вошли в возраст осознанного творчества, они взяли на вооружение не только Раскольникова, но и бластер Хана Соло. Новое время потребовало новых песен…
Начало новых времен неизбежно и естественно совпало с концом прошлой эпохи. И знамением их была кончина Аркадия Натановича Стругацкого. Это была страшная потеря. Аркадий Натанович безмерно ценил в людях даже мельчайшие крупицы таланта, помогал чем мог — предисловием, рекомендацией, советом… Вряд ли даже он сам предполагал, как много людей называет его своим Учителем. Он был настоящей опорой для всех, кто жил в тогда еще советской фантастике.
И вот этой опоры не стало.
Началась новая эпоха нашей фантастики — post Strugatskiem. Эпоха после Стругацких.
Исчез эталон совершенства, маяк погас. Остались книги, но любые лоции быстро стареют. Нужно было идти вперед, но фарватер не был промерен. Каждый автор вдруг оказался в положении первопроходца. Нужно было идти дальше, развивать достигнутое, искать новые возможности. Но поскольку к этому времени дубовый материализм был на издыхании, стало ясно, что есть масса тем, проблем и приемов, которые не попали в обойму Стругацких, поскольку были вне сферы отечественной НАУЧНОЙ фантастики, а иной советская фантастика, даже в диссидентских изданиях быть и не могла. Фэнтези тогда ходили в самопальных переводах, знакомство с немарксистскими учениями каралось жестоко, имена Борхеса, Кастанеды, Мамлеева были практически не известны массовому читателю.
Первым сориентировался Виктор Пелевин. «Затворник и Шестипалый» принес автору немедленное признание и популярность. Сюжет о двух цыплятах, один из которых преподает другому философски осмысленную им микроструктуру бройлерного комбината, подозрительно напоминал пародию на культовую «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, сдобренную аллюзиями из Карлоса Кастанеды. Дальше пошло по нарастающей. Похоронный гимн эскапизму в «Принце Госплана», тонкая игра с так называемой советской действительностью в «Омон Ра», «Жизни насекомых» и «Желтой стреле» разрушали исконные советские мифы. Но при всем изяществе и мастерстве Пелевина, его проза оставляет впечатление потусторонности, зазеркальности. Это не жизнь. Это ее фантом. Блистательная имитация. Герои «Затворника и Шестипалого» обладают характерами, им сопереживаешь. В поздних вещах Пелевина нет живых персонажей, есть символы, марионетки, муляжи. Демифологизация «совка» теряет магическую притягательность и обращается в гротеск, сатиру на дела давно минувших дней.
Вячеслав Рыбаков в своем творчестве исповедует диаметрально противоположные принципы. В его романах (а в 1990–1996 годах он выпустил «Очаг на башне», великолепный «Гравилет «Цесаревич» и «Дерни за веревочку») герои — реальные, теплые, живые люди. Возможно, причина такого восприятия в полной погруженности автора в сиюминутную жизнь, нет оторванности от «злобы дня», нет холодной умозрительности. Герои Рыбакова в высшей степени этичны. Симагин и Вербицкий в «Очаге…» как бы олицетворяют противоборствующие поведенческие принципы, этика — основная составляющая их образов. «Очаг на башне» и «Дерни
В 90-х годах особо прозвучало имя Андрея Лазарчука. Его magnum opus («Опоздавшие к лету», гиперроман, включающий романы «Колдун», «Мост Ватерлоо» и «Солдаты Вавилона») до сих пор не вышел отдельным изданием, но уже оказал влияние на состояние жанра. В «Солдатах Вавилона» проблемы существования личности в информационной среде тесно увязаны с субъективным восприятием реальности. Лазарчук применяет буквально весь спектр жанровых направлений фантастики — НФ, фэнтези, хоррор, киберпанк, альтернативные миры…
Событием отечественной фантастики стал роман Эдуарда Геворкяна «Времена негодяев». На первый взгляд, это традиционная фантастическая сага о новом средневековье, которое наступает в нашей стране после ряда глобальных катастроф. Острый сюжет, характерные герои, сражения и подвиги, коварство и любовь — всего хватает! Но читатель может заподозрить, что роман не так прост, каким кажется. При повторном чтении вдруг всплывают историософские проблемы, вторые и третьи планы, оценка героев становится неоднозначной. И только искушенный читатель, любитель интеллектуальных кроссвордов почувствует неладное. Если медленно перечитывать роман, в какой-то момент вдруг можно сообразить, что, скажем, пацаны, идущие через полуразрушенную Москву, каким-то образом воспроизводят подвиг китайского монаха, идущего в Индию за священными буддистскими книгами, а героиня неожиданно порождает ассоциации одновременно с породительницей Антихриста и королевой Игрейной, но тут же аллюзии с артуровским циклом разрушаются намеком на то, что «ребенок родился летом», и так далее. Не всякий писатель рискнет создать «многослойный» роман, опасаясь нанести ущерб художественности. Когда уж очень хочется интеллектуальной игры — пишутся рецензии на как бы уже написанные произведения. Этим особенно увлекались Борхес и Лем. Геворкян же дерзнул вплавить в художественную ткань игру со смыслами и мифологемами.
Появление романа Святослава Логинова «Многорукий бог далайна» стало новым словом в российской фэнтези. Никаких троллей, гномов и эльфов. Никаких хождений за Граалем. Только противостояние человека и божества, решенное одновременно в мифологически-возвышенном и реалистически- бытовом ключе. Сказочная фантастика, утонувшая в перепевах Толкина и пересказах кельтских легенд, получила хорошую встряску. Да, «Многорукий…» местами громоздок; да, ему не хватает психологической глубины — но зато какое ощущение спертого воздуха, чувства несвободы, находящей единственное выражение в том, чтобы давить, давить, давить ненавистного врага, становясь его роком, его палачом, его рабом рабом настолько, что жизнь вне клетки уже невозможна…
Роман Михаила Успенского «Там, где нас нет» — блистательный бесконечный анекдот, построенный на невообразимом количестве культурологических аллюзий.
Собственно, этим сказано все, ибо удовольствие от чтения этого романа перекрывает любые к нему претензии. В отличие от более ранних произведений Успенского — в том числе романа «Дорогой товарищ король» — здесь практически нет сатирической издевки. Похоже, Успенский расстался (непрестанно смеясь) с советским прошлым. А это, несомненно, способствовало расширению тематического разнообразия его творчества. Вообще-то роман «Там, где нас нет» можно назвать первой подлинно русской фэнтези — адекватной менталитету переимчивого пересмешника, за лукавой улыбкой скрывающего глубину и понимание «истинной» сути вещей.