«Если», 2010 № 09
Шрифт:
— Я тоже, — признался Белл.
Он вновь заглянул под чашу. Огромная, мясистая, кроваво-красная личинка, сантиметров пятнадцать в длину.
— Откуда она взялась? — спросил Белл.
— Со стола, — Люси пожала плечами.
Белл оглядел стол. Там лежали арбузы, яблоки, хлеб и рассеченная оленья нога. В центре громоздилась гора почерневших бананов, а рядом с ними — куда более скромная кучка фруктов, привезенных бог знает откуда.
— Ее могли привезти откуда угодно, — сказала Люси. — Я увидела, как эта штука ползет по краю стола, — она вздрогнула. — И двигалась она быстро.
Белл
Этот сосуд он пронес по зоопарку до самого замка, где поставил его на полку в задней комнате. Замком называлось здание, где содержались насекомые и пресмыкающиеся. Блочная конструкция, странные башенки — Беллу оставалось только догадываться об изначальном назначении этой постройки. Впрочем, каков бы ни был замысел архитекторов, теперь здесь обитали разные малоприятные существа: муравьи, тараканы, мокрицы, змеи, ящерицы и лягушки.
По своей планировке здание напоминало две вложенные одна в другую коробки. В центре располагалось обширное открытое помещение, три стены которого занимали террариумы, а за стенами находился скрытый от публики узкий коридор, называвшийся задней комнатой. Из этого коридора открывались стенки клеток. В самом дальнем от входа тупике стояли стол со стульями, телевизор и несколько террариумов. Террариумы предназначались для заболевших и непригодных к публичному показу пресмыкающихся.
Весь остаток дня Белл занимался рутинной работой, а вечером проверил личинку. Она извивалась и, похоже, чувствовала себя прекрасно, карабкаясь по стеклянным стенкам. Когда Белл изучал энтомологию в колледже, он не слышал ни о чем подобном. Ему даже в голову не приходило, что насекомые могут быть настолько крупными. Когда Белл поднял крышку, личинка потянулась к нему, встав вертикально. Ее странный ротовой аппарат двигался.
Белл отвечал за замок, за детский зоопарк и за осужденных. Такое положение дел сложилось со временем. Замок был ему вверен потому, что он являлся единственным работником зоопарка, изучавшим энтомологию в колледже. Детским зоопарком его хотели обидеть. А осужденные достались ему в наказание.
Они стояли у входа почти каждый день. Эти мужчины и женщины, приходящие слишком рано, за несколько часов до открытия. Белл кормил насекомых, выпивал чашку кофе, а затем шел открывать ворота.
— Пожаловали на общественные работы? — спрашивал он.
— Ага, — отвечали они.
Иногда их оказывалось двое или трое. Они протягивали Беллу свои документы, а он в конце дня передавал их начальнице зоопарка.
Самое важное для них — количество часов, которые они должны отработать. Сто часов, сто пятьдесят часов, двести часов.
Иногда они рассказывали о своих преступлениях, а иногда — нет. Белл никогда их не спрашивал. Не его это дело.
Иногда, в ванной, Белл разговаривал со своим отражением в зеркале.
— Ты в этом мире — не высший хищник, — говорил он. — Люди как вид —
Происходят поражения и капитуляции — маленькие, но существенные.
Прошлой зимой они отказались от отопления спальни. Они закрыли заднюю часть трейлера и стали спать на диване. Овладели искусством приседания в ванной. Ванна ведь металлическая, она опущена на несколько сантиметров ниже пола. Прямо под ней — ледяной воздух. Сколько ни обливайся — ноги и задница все равно начнут замерзать, если просидишь слишком долго. Поэтому нужно вставать, пропуская под себя горячую воду, затем снова садиться и ждать. И повторять все сначала.
— Такое ощущение, что ты даже не входишь в пищевую цепь, — сказал как-то Белл холодной ночью, сидя на кухне и поедая буррито.
Это его высказывание о пищевой цепи стало одной из двух фраз, произнесенных за весь день. Иногда он открывал дверь спальни и наблюдал за тем, как его дыхание превращается в облачка пара.
Он хотел, чтобы она спросила его о пищевой цепи. Он хотел объяснить, хотел, чтобы она поняла.
— Пищевая цепь… — начал он.
— Я поняла, — остановила она.
Это и стало второй фразой. Фраза зависла в воздухе облачком пара, даже несмотря на то что они находились на кухне.
После того как Белл перестал рассказывать Лин о любви к своей работе, он начал разговаривать с зеркалом.
— Я люблю свою работу, — говорил он. Отражение, кажется, с ним соглашалось.
Их жизнь, как и зоопарк, изобиловала притворством. Они притворялись, что у них есть деньги на бензин. Делали вид, что могут питаться лучше, но просто предпочитают этого не делать. Прикидывались, что Лин по-прежнему считает очень важным работать на той работе, которая нравится. Которую любишь. Ну, или что-то вроде того.
Однажды она перестала притворяться. Под привычной маской обнаружилась другая Лин, которая думала так: "Если бы ты любил меня, ты сделал бы все возможное для того, чтобы я жила лучше". И эта Лин всплыла на поверхность. Она сняла маску.
На холодильнике появились приклеенные скотчем объявления.
Продажи. Озеленение. Моечные машины. В общем, все то, чем можно заняться, имея диплом биолога.
— Забыть о том, что действительно важно — очень легко, — говорил ей Белл.
Она не рассуждала о том, что иметь в доме свет и тепло — тоже важно. Вместо этого она, не переставая глядеть на него, надевала пальто, брала свой вибратор и закрывалась в ванной.
Библиотекарь. Бариста [16]. Любая работа, оплачивавшаяся выше, чем работа в зоопарке. Повар. Носильщик в аэропорту на мексиканских авиалиниях. Не обязательно мексиканец.
Белл думал о том, насколько же много притворства окружало его в зоопарке.
Посетители прикидывались, что клетки — это джунгли, саванна, пустыня или тундра.
Животные делали вид, что посетители их не интересуют. Совместными усилиями посетители и работники зоопарка показывали, что зоопарк не является по своей сути лишь тщательно продуманной жестокостью.