Есть, господин президент!
Шрифт:
– Ладно, берем их с собой, – сказала я Лаптеву, – хуже не будет. Поверь хоть сейчас моей женской интуиции. Да и, в любом случае, сообрази: здесь их оставлять нельзя…
– Ну и как же мы всей компанией доберемся до места? – Для порядка Макс еще топорщился, но уже поддавался. Видно, ему тоже приглянулось, как Халунай Удха управляется с бубном. – Наш железный Боливар может выдержать двоих, но уж не четверых…
– На мотоцикле поедешь один, – рассудила я, – а мы с Валерой и Удхой поймаем здесь тачку и примчимся следом. Только ты раньше времени ничего не делай. В бой не вступай, веди наблюдение.
– Раскомандовалась, однако, – пробурчал Макс. – Еще одно начальство на мое голову. А я в отпуске, между прочим. Давно мог бы вернуться к
Тачку мы поймали не так скоро, как хотелось. Три машины подряд объезжали нас, как чумных, а водитель четвертой, серой «газели», выпучился на бубен и рогатую корону и заломил немыслимую цену – как будто его просили доставить не трех интеллигентных людей из Щукино на Шаболовку, а по меньшей мере перевезти по гористой местности тонну нитроглицерина. Хорошо еще, с деньгами у меня проблем не было: я по-прежнему таскала в сумочке почти не растраченный аванс от Лаптева и могла добраться хоть до Парижа.
Когда мы трое подъехали к кондитерской, Макс ждал нас во внутреннем дворике у входа. Он доложил, что «Черкашинские пирожные» заперты без объяснения – даже без таблички «Закрыто». Он уже успел многократно постучать, заглянуть во все окна, но какого-то отклика или движения внутри не почуял. Похоже, пусто.
Запертая дверь – не всегда препятствие: я отлично знаю, где Юра с Тоней хранят запасные ключи, и в два счета открыла помещение.
Разгром почти не затронул торговый зал – так, пара побитых витрин и полсотни пирожных на полу. А вот опустошения на кухне оказались серьезнее. И непонятнее. Злоумышленники не столько перевернули кухню вверх дном, сколько вытащили из нее массу всего – для кондитерских будней незаменимого, но абсолютно бесполезного для перепродажи на стороне. Коммерческую ценность представляла только финская электропечь, чудо компактности и гордость Черкашиных, – она была выворочена с корнем из фундамента и унесена. В остальном же исчезли вещи копеечные: кое-что из посуды, миксеры, противни… Пропали запасы муки, сахара, меда, изюма, пряностей. Как я и подозревала, телефонный кабель оборвали не специально – просто задели, когда выдергивали из гнезд кюветки со специями.
Обозрев разгром, шаман извлек из кармана халата бронзовое зеркальце, потер его тыльной стороной о поверхность бубна. После чего добыл из другого кармана коробок, чиркнул спичкой над зеркальцем. Плевком загасил пламя. И медленно произнес:
– Хэсе онгон зуунай. Тайлаг онгон.
– Он говорит, это сделали те люди, которых вы ищете, – перевел Валера. – Те, что потом забрали и того, другого.
– И каким же образом он выяснил так много и так быстро? – с сарказмом в голосе поинтересовался Макс. – Что-то я не заметил, как уважаемый Удха сравнивает отпечатки пальцев…
– Учителю не требуется сравнивать пальцы, – покачал головой Валера. – Эзен Сахядай ноен, дух огня, ему подсказывает.
– А-а, – пробормотал Лаптев, – если дух огня, то конечно.
– Может, у тебя есть идеи получше? – Я разозлилась. На Макса, на всех вокруг и на себя. Мне тоже не слишком по душе эти шаманские штучки. На юрфаке нас все-таки учили другому. – Сам-то ты чего думаешь? Где их, например, могут держать? Не нравится тебе интуиция, давай, сыщик, напрягай свою индукцию.
– Индукцию? – задумчиво повторил Макс. – Ну тогда ясно и ежу: все они заперты в прачечной.
– Где-где?
– У нас недавно был аналогичный случай, – объяснил мне Лаптев. – Заложников прятали в прачечной. От частного – к общему.
Молодой шаман между тем пошептался со старым, добился от него длинной резкой фразы на камуцинском и сообщил нам:
– Халунай Удха знает, где сейчас находятся слепые и сладкие люди, которые раньше были тут. Но Учитель не может объяснить это место, у нас ничего похожего нет… Удха говорит только, что оно очень страшное, это место… Страшнее подземного царства Эрлиг Хаан… там повсюду валяются отдельные части других людей…
– Возможно, это операционная? – прикинула
– Может, морг? – предположил Макс. – Анатомический театр? Но тут у меня зазвонил мобильный телефон, не оставивший
нам никакого времени на гадания.
– Яна Штейн? – услышала я в трубке незнакомый голос. – Скажи только «да» или «нет», иначе я прерываю разговор.
– Да, – ответила, – а…
В трубке повисла тишина, хотя, судя по экрану мобильника, мой собеседник оставался на связи. Я вдавила телефон в самое ухо, и мне почудился далекий-далекий плеск воды. Река? Водопад? Фонтан?
Через несколько секунд тот же голос раздался вновь – но уже в сопровождении легкого шелеста и потрескивания.
Так бывает, когда тебе прокручивают магнитофонную пленку. Это означает, что тебе можно только слушать, а спорить без толку.
Глава тридцать вторая
Круг сужается (Иван)
Среди мифологических греков мне больше других нравятся трое хулиганов – Тесей, Персей и Одиссей. Все они доказали личным примером: даже смертные граждане без капли волшебства в крови могут перемолоть в опилки любое враждебное им чудо. Для этого не надо быть ни великим качком, ни головастым академиком. На первых порах хватит одной щепотки умения пользоваться людьми и прочими подручными средствами, а дальше легко. Судьба сама непременно подбросит тебе зеркальный щит, клубок ниток, влюбленную дуру – ты, главное, лови момент и куй железо, пока не прискакали более сильные или более умные. Я вот, между прочим, в школе не был атлетом и отличником, зато с детства умел оказаться в нужное время в нужном месте. И кто из нас выиграл? Чего достигли мои одноклассники к тридцати двум годам? Да ничего. Высшее достижение гордости класса, победителя всех и всяческих олимпиад – хлебная должность таможенного брокера в «Шереметьево-2». Пик жизненного взлета первой красавицы класса – брак с уродливым, как орк, сынком министра и отъезд на ПМЖ в Лондон. Один лишь Ванечка Щебнев поднялся из грязи в такие князи, что выше него только Бог и президент – и, кстати, еще не вечер…
Я снял с крышки унитаза временную конструкцию из мобилы и старенького диктофона, скрепленных скотчем. Сам унитаз в здешнем сортире был белым, стандартным, без выкрутасов, а вот на крышке намалевали яркую, в несколько цветов, порнографическую сцену: по мнению неизвестного художника, дельфин с русалкой были очень даже парой и потому занимались чем-то совершенно непотребным.
Первым делом я размотал обратно липкую ленту, скатал ее и, приподняв крышку, отправил в унитаз. Туда же улетели смятая пленка из разломанной мини-кассеты и сим-карта моей мобилы. Все. Номер, с которого я звонил, растворился. Мое послание Яне Штейн смыло волной. Чтобы идентифицировать мой голос – если она его и успела записать, – ей понадобится аппаратура супер-хайтековского уровня и не меньше четырех часов, которых у нее по-любому нет.
Все прошло отлично. Надеюсь, готовых «заряженных» пирожных у нее в запасе уже не осталось. А быстро найти в Москве каких-то других гениальных кондитеров, которым к тому же можно довериться на сто процентов, – задача нереальная. Даже если вдруг у нее залежалось два-три «парацельса», она бы не сумела навязать мне свою волю: едва пошла запись, я ретировался за дверь сортира. И вернулся лишь после того, как эта Яна Штейн отключила связь.
Уверен, она не станет упрямиться. Я ведь не попросил у нее пока слишком многого – только встретиться в достаточно людном месте и обсудить будущее пары слепых кротов и их зрячего персонала. Да, я обозначил свой интерес к листочку с рецептом, зато умолчал обо всей книге. Будем считать, я не знаю, у кого она. Требовать всего и сразу – не самая выигрышная тактика. Надо оставлять людям видимость маневра. Кто же захочет по доброй воле положить крокодилу в пасть целую руку и тем более голову? А пальчик – как бы не самая страшная из жертв. Те же якудза рубят себе мизинцы сплошь и рядом. Просто чтобы не ковырять в носу.