Эстетика однополой любви в древней Греции
Шрифт:
(16) … Временами приходит тебе на ум, какую завидную ты проживешь жизнь, наслаждаясь всей этой роскошью, имея в ней долю на правах равного; ты начинаешь думать, что тебе предстоит сплошной праздник в честь Диониса. Вдобавок цветущие отроки, прислуживающие за столом и посылающие ласковые улыбки, рисуют тебе предстоящую жизнь еще более изысканной» (Лукиан. О философах, состоящих на жаловании 15-16, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.2, с.375])
(№ 1686). «(27) Итак, многое мучит тебя, и весь мир целиком и чуть ли не каждая его подробность, всего же более печалишься ты, когда оказывают перед тобой предпочтение какому-нибудь распутному мальчишке или учителю танцев, или жалкому человеку из Александрии, кропающему ионические стишки. …
Ты с радостью бы, кажется мне, сделался
(№ 1687). «(33) Не премину я пересказать тебе то, о чем мне рассказал известный стоик Фесмополид как о случае с ним самим, - весьма забавное и вовсе не неожиданное, Зевсом клянусь, происшествие, так что и с другими может, пожалуй, то же самое приключиться. Дело в том, что Фесмополид состоял при одной богатой и избалованной женщине из числа наиболее знатных в Городе. И вот, когда пришлось однажды отправиться в путешествие, то прежде всего, как он рассказывал, попал он в следующее презабавное положение: сесть рядом с ним в той же повозке – с ним, с философом, - предоставлено было одному кинеду, из тех извращающих природу распутников, с безволосыми от смолы ногами и начисто выстриженной бородой. Распутник был в большой чести, и эта женщина ему дала на память о его промысле соответствующее прозвище - «Ласточкой» звали кинеда. Это одно, конечно, уже многого стоит: рядом с суровым на вид старцем седобородым, - помнишь, какую длинную и величественную бороду носил Фесмополид, - рядом с ним усаживается нарумяненный, с подрисованными глазами, с блуждающим взором и согнутой шеей не ласточка – Зевс свидетель, нет, - коршун какой-то, у которого выщипали из зоба перья. И если бы Фесмополид не отговаривал усиленно, так распутник даже женскую сетку для прически на голову надел бы, усаживаясь с ним рядом» (Лукиан. О философах, состоящих на жаловании 33, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.2, с.383])
(№ 1688). «(39) … И вот ты обвиняешься в том, что в такой-то день покушался на его мальчика, или в том, что, несмотря на свою старость, развратил девственницу, прислужницу госпожи, или еще в чем-нибудь подобном» (Лукиан. О философах, состоящих на жаловании 39, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.2, с.386])
Жизнеописание Демонакта
(№ 1689). «(12) … Фаворин услыхал от кого-то, что Демонакт подсмеивается над его выступлениями и в особенности над необычайно трогательными виршами, которые их сопровождали, находя стихи плоскими, чересчур женственными и совершенно неподобающими для философии. Фаворин, подойдя к Демонакту, спросил его: кто он такой, что решается вышучивать его речи?
«Человек, - ответил Демонакт, - с ушами, которые в обман не даются». Но бесполый софист, не отставая от него, спросил: «Какие ты, Демонакт, припасы на дорогу взял, переходя от детских забав к философии?» - «Яички», - ответил Демонакт. …
(15) Некто Пифон, красивый юноша, из македонской знати, пурпуром отороченный, вздумал подшучивать над Демонактом, предложил ему какой-то софизм и требовал, чтобы он раскрыл этот силлогизм. «Одно я знаю, милый мальчик, - ответил философ, - что тебя уже не раз раскрывали». Когда же тот, обиженный этой насмешливой двусмыслицей, с угрозой произнес: «Я сейчас тебе крепкого мужа покажу», Демонакт, засмеявшись, спросил: «Так у тебя и муж есть?». …
(17) Однажды, идя по улице, Демонакт нашел золотой перстень и вывесил на рынке записку, в которой предлагал владельцу потерянного перстня, кто бы он ни был, явиться к нему, назвать вес кольца, камень и вырезанную на нем печать и получить вещь. И вот пришел какой-то хорошенький мальчишка, заявляя, что это он потерял. Но, когда ничего толкового он не мог сказать, Демонакт ответил: «Ступай, мальчик, да береги от чужого пальца свое колечко, а это – не твоя потеря!»
(18) Один из римских сенаторов, будучи в Афинах, представил Демонакту своего сына, очень красивого, но женоподобного и изнеженного, проговорив: «Приветствует тебя, Демонакт, мой сын, которого ты видишь перед собой!» «Какой красивый! – сказал Демонакт. – И тебя достоин, и на матушку похож». …
(24) Герод Аттик чрезвычайно горевал о преждевременно скончавшемся Полидевке и требовал, чтобы умершему закладывали колесницу и лошадей подавали, как будто он должен был сейчас сесть в колесницу, и готовили для него обед. И вот однажды Демонакт явился к Героду со словами: «У меня есть для тебя письмо одно, от Полидевка». Тот был очень обрадован, полагая, что и Демонакт не отстает от других, потакая его слабости. «Чего же, Демонакт, хочет от нас Полидевк?» - спросил он. «Он недоволен, - ответил философ, - что ты все еще здесь, а не с ним». …
(33) По поводу Герода Демонакт сказал, что, очевидно, прав Платон, признающий в каждом из нас не одну, а несколько душ, ибо не могла бы одна и та же душа и возлюбленную Региллу, и возлюбленного Полидевка угощать, как будто они были живы, и проявлять о них другие подобные же заботы. …
(49) Заметив, что многие атлеты во время схватки поступают нечестно и, вопреки правилам состязания, не борются, а кусаются, Демонакт сказал: «Не без оснований, значит, поклонники атлетов величают их «львами»».
(50) Тонкое, но вместе с тем и язвительное слово было сказано Демонактом проконсулу. Последний принадлежал к числу щеголей, выдергивающих со смолой волосы на ногах и на всем теле. И вот один киник, взойдя на камень, с которого говорили ораторы, поставил как раз это самое в вину проконсулу и явно намекал на известное распутство. Тогда рассерженный проконсул велел стащить киника с камня и собирался или палками забить его до смерти, или хотя бы изгнанием наказать. Но как раз случился при этом Демонакт и выпросил для провинившегося прощение, говоря, что дерзость его объясняется той свободой языка, которая у киников передается из поколения в поколение. Проконсул сказал: «Хорошо. Сейчас я отпускаю его, ради тебя. Но если он опять отважится учинить нечто подобное, какого наказания он будет достоин?» Демонакт ответил: «Вели тогда осмолить его и вырвать все волосы». …
(56) Заслуживает упоминания и слово, брошенное Демонактом Гермину, последователю Аристотеля. Демонакт знал его за отвратительного человека, совершающего тысячи всяких мерзостей, однако Аристотель и его десять положений не сходили у него с языка. «Ты, Гермин, - сказал Демонакт, - поистине достоин десяти положений о категориях» (Лукиан. Жизнеописание Демонакта 12, 15, 17. 18, 24, 33, 49, 50, 56, пер. Н.П.Баранова [Лукиан 2001, т.2, с.414-419])
Харидем, или О красоте
(№ 1690). «(4) Харидем. Присутствовало на пире, конечно, множество всякого народа: и родственники хозяина, и просто знакомые. Удостоились же выступить с речами и украсить ими все пиршество, произнеся хвалы красоте, вот кто: Филон, сын Диния, Аристипп, сын Агасфена, и третий – я. Возлежал вместе с нами Клеоним, прекрасный племянник Андрокла, изнеженный и избалованный мальчишка, но, по-видимому, не лишенный ума, так как он весьма внимательно вслушивался в речи. …
(5) Поводом для наших речей, о котором ты спрашиваешь, послужил этот самый красавец Клеоним. Он возлежал между мной и божественным Андроклом; гости, люди простые, не блещущие образованностью, оглядывались на него, поражались сверх меры его красоте и вели о нем горячие разговоры: не обращая ни на что почти никакого внимания, они сидели и расточали похвалы молодому человеку. Мы были рады видеть в этих людях также любовь к красивому. Однако, одобряя, мы в то же время полагали, что окажемся великими лентяями, если в беседе о прекраснейшем отстанем от простых людей, тогда как именно в этом мы видим свое превосходство над ними. Итак, мы взялись поговорить о красоте. Но мы решили не произносить похвальных речей, обращенных прямо к юноше, - это было бы нехорошо и ввергло бы его в тем большее тщеславие, - и не подражать прочим гостям, говоря беспорядочно, что кому вздумается, а [ с.51] сказать каждому из нас о том, что приводит ему на память настоящий случай.