Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение
Шрифт:
На сленге позднесоветский ритуал рассказывания анекдотов получил название «травить анекдоты». Заключался он в рассказывании анекдотов одного за другим, без остановки. Бесконечную цепочку анекдотов действительно «травили», как травят, постепенно отматывая, канат или якорную цепь. Особенностью этого ритуала, в отличие от короткого обмена шутками, была его потенциальная неограниченность во времени; при желании и определенных условиях анекдоты можно было травить до бесконечности. Какой именно анекдот рассказывался, было менее важно, чем то, что их было много и они шли один за другим. Поэтому анекдоты могли оказаться уникальным образом оторванными от конкретного контекста — их можно было рассказывать не по какому-то конкретному случаю, не в качестве реакции на определенную ситуацию, а как часть ритуала, смысл которого заключался в самом бесконечном рассказывании. Таким образом процесс стал самоцелью. Не менее важной особенностью этого ритуала была его абсолютная повсеместность — в те годы было практически невозможно существовать в Советском Союзе, не сталкиваясь постоянно с рассказыванием большого числа анекдотов и не участвуя в нем.
Филолог Александр Белоусов, известный исследователь анекдотов, вспоминает, что в середине 1960-х годов «в Ленинградском университете, во время перемен и перекуров, стало обычным делом бесконечно травить анекдоты» {480} . В конце 1960-х Белоусов перевелся из Ленинградского университета в тартуский (Эстония) и обнаружил, что там недавно возникла такая же ситуация. Анекдоты теперь были повсюду, все хотели их рассказывать и слушать. Это разительным образом отличалось от 1950-х и начала 1960-х. «Каждый раз, когда я возвращался в Тарту из Ленинграда или Москвы [в конце 1960-х], — вспоминает Белоусов, — коллеги просили меня привезти свежие анекдоты» {481} . Во второй половине 1960-х возникло много известных серий анекдотов. Одной из них были анекдоты про Ленина, возникшие и широко распространившиеся во время подготовки к празднованию столетнего юбилея Ленина в 1970 году {482} . Тогда же, в середине 1960-х, возникла и распространилась серия анекотов про выдуманного героя Вовочку (появление «Вовочки», возможно, тоже имело отношение к В.И. Ленину, но это было неочевидно и в анекдотах никак не подчеркивалось) {483} . В начале 1970-х, после выхода телефильма «Семнадцать мгновений весны» (1973 год), появилась не менее известная серия анекдотов про Штирлица {484} . При этом сам выход фильма был не причиной, а, скорее, предлогом для возникновения очередной анекдотической серии. Фильм предложил лишь новую богатую тему для анекдотического обыгрывания. В то время как причиной широкого распространения анекдотов был особый контекст позднего социализма, внутри которого анекдоты стали быстро множиться. Показательно, что не менее известная серия анекдотов про Василия Ивановича (Чапаева) появилась и быстро разрослась не в 1930-х годах, когда вышел фильм про легендарного комдива времен Гражданской войны (а именно образ Чапаева из этого фильма обыгрывался в анекдотах), а во второй половине 1960-х [318] . Филолог Мирон Петровский назвал период позднего социализма «анекдотоцентричной» эпохой {485} . Другие авторы называют этот период «золотым веком советского анекдота» {486} , а кто-то даже замечает, что анекдот стал, «возможно, самой важной новой художественной формой», возникшей в те годы {487} .
318
Синявский считал, что эта серия возникла во время подготовки к празднованию пятидесятой годовщины «Великой Октябрьской социалистической революции» в 1967 году (Терц 1981: 175). См. также интервью с Белоусовым в: Коныгина 2004.
Не менее важной особенностью этого периода было не просто количество анекдотов, а то, что именно тогда оформился и стал все шире распространяться особый ритуал их рассказывания. Во второй половине 1960-х и в 1970-х годах этот ритуал стал неотъемлемой частью повседневной практики общения в самых разных социальных средах и ситуациях, не только среди близких друзей, но и среди знакомых, коллег и даже малознакомых людей. Хотя практика рассказывания анекдотов была неуместна в сугубо формальных контекстах — как часть профессионального общения, официальных совещаний, других мероприятий, — за пределами этих формальных ситуаций (и даже внутри них, но вне жанра авторитетного высказывания) анекдоты рассказывались относительно свободно и открыто, и почти всеми. Случалось даже, что кто-то из начальников мог поучаствовать в этом ритуале вместе со своими подчиненными, а секретарь комитета комсомола — вместе с рядовыми комсомольцами. Правда, такие ситуации были скорее исключением и рассказываться в них могли далеко не все анекдоты. Ритуал стал постоянным и повсеместным, распространившись по всей территории СССР и социалистических стран (по крайней мере, Восточной Европы). Синявский так описал функционирование этого ритуала в 1970-х годах:
Стоит сойтись двум русским или трем евреям, вообще гражданам любой национальности, но советской, российской выучки, либо чешской или польской — социалистической — принадлежности, как мы наперебой, оспаривая друг друга, принимаемся травить анекдоты. Все равно — какие. Приятно задать вопрос: «А вы этот анекдот помните: как однажды Василий Иванович Чапаев…?» И услышать в ответ: «Ну как же! Конечно, помню. А вот я вам расскажу…» Приятно знать, приятно видеть человека, настроенного на анекдоты, предрасположенного к анекдотам. Значит, свои люди. Понимаем с полуслова. Сошлись. Мы настолько привыкли, сойдясь в тесной компании, как последнюю новость рассказывать анекдоты или хотя бы вспоминать, кто что помнит, что сами не видим, не замечаем своего счастья: что мы живем при анекдотах — в эпоху устного народного творчества, в эпоху процветания громадного фольклорного жанра{488}.
Американский корреспондент, работавший в начале 1980-х годов в СССР, с удивлением описывал ритуал рассказывания анекдотов, с которым он нигде, кроме Советского Союза, прежде не сталкивался:
В компании первые анекдоты начинают появляться после нескольких выпитых рюмок, подобно маленьким секретам. К тому моменту, когда подают чай, анекдотов становится все больше, и больше, и больше. Помню, как в течение одного такого застолья наш армянский хозяин рассказал нам сразу несколько видов анекдотов: анекдоты про Сталина, анекдоты про Брежнева, анекдоты об иммиграции и, наконец, анекдоты о грузинах (местный жанр). В три часа ночи он встал, покачиваясь, и объявил очередную серию: «А теперь… анекдоты про верблюдов!»{489}
Важно отметить (и это следует из последней цитаты), что в ритуале рассказывания анекдотов все их разновидности — не только «политические», но и любые другие — особенно на темы сексуальности, национальности, человеческой глупости, просто абсурдности — могли рассказываться вперемежку, один за другим, в виде единой нескончаемой последовательности. Важно и то, что в этой цепочке анекдотов всегда встречалось множество старых и всем хорошо известных, что особой проблемы не составляло. Конечно, слушать новые анекдоты было интереснее, а рассказывать их было престижно для рассказчика. Но все-таки важнее было просто участвовать в самом ритуале, а для этого повторение старых анекдотов было не менее важно, чем рассказывание новых. В действительности большинство анекдотов слушалось не один и не два раза, и люди не переставали над ними смеяться при каждом новом рассказывании. Ритуал совместного рассказывания анекдотов и совместного смеха над ними был важнее простого желания услышать новый анекдот. Этот факт хорошо иллюстрируется в следующем мета-анекдоте, возникшем в конце 1960-х годов:
Для того чтобы за один вечер рассказывать как можно больше анекдотов, компания друзей решила их пронумеровать и для быстроты называть только их номера. Когда компания собралась в очередной раз, кто-то начал: «15-й», и все засмеялись. Другой подхватил: «74-й», и все снова засмеялись. Но когда кто-то продолжил: «108-й», повисло долгое напряженное молчание. Наконец кто-то смущенно произнес: «Как ты мог при женщинах такое рассказать?!»
Участие в совместном ритуале и совместном смехе над анекдотами способствовало производству публик своих, иногда временных, мимолетных, но при этом не менее важных. Возникновение таких временных публик своих между самыми разными людьми, включая малознакомых и совсем незнакомых, было одним из самых важных социальных результатов ритуала совместного рассказывания и слушания анекдотов и совместного смеха над ними. Благодаря участию в этом совместном ритуале, раз за разом, подтверждался на личном опыте каждого человека тот факт, что большинство людей вокруг было такими же «нормальными», такими же своими, как и ты, — то есть относилось к советскому авторитетному дискурсу соответствующим образом [319] . Иными словами, участие в ритуале давало возможность совместно признавать наличие парадоксов и несоответствий позднесоветской системы: того, что все принимают участие в их воспроизводстве лишь на уровне формы, и того, что благодаря этому все живут нормальной жизнью. Именно этот результат общественного циркулирования анекдотов подразумевается Синявским в приведенной выше цитате: «Приятно видеть человека, настроенного на анекдоты, предрасположенного к анекдотам. Значит, свои люди. Понимаем с полуслова. Сошлись» [320] . Важно также, что относительно фиксированная, неизменная структура каждого отдельного анекдота, а также всего ритуала их рассказывания давала возможность участникам не анализировать подробно, почему они одновременно участвуют и в этом ироничном действии, и в воспроизводстве символов и ритуалов советской системы.
319
Вспомним, что особое отношение к высказываниям на авторитетном языке подразумевало умение следовать им на уровне формы, при этом меняя их буквальный смысл или стирая его. См. подробнее о публиках своих в главе 3.
320
Курсив добавлен.
В позднеперестроечный период — в конце 1980-х — начале 1990-х — частота ежедневного рассказывания анекдотов резко сократилась, новых анекдотов стало появляться намного меньше и, что особенно важно, ритуал их беконечного коллективного рассказывания практически исчез из повседневного общения большинства граждан бывшего СССР и других социалистических стран Восточной Европы.
Этот факт был замечен многими исследователями и журналистами в тот период и часто обсуждался в прессе и личных беседах{490}. В первые послесоветские годы многие вновь сетовали, что анекдотов теперь почти не осталось. Анекдоты про недавнее советское прошлое к тому времени утратили былую актуальность, а новых анекдотов появлялось немного. Тратить время на их бесконечное рассказывание стало не только неинтересно, но и сложно. Времени на это теперь просто не было. Одновременно с уходом этого ритуала из устного общения появилось огромное количество печатных коллекций анекдотов с названиями вроде «История СССР в анекдотах»{491}. В этих изданиях анекдоты приводились в отрыве от контекста их былого рассказывания; они собирались как чисто исторический материал, как свидетельство безвозвратно ушедшей эпохи, а не как живое фольклорное явление сегодняшнего дня. В 1995 году журнал «Огонек» сожалел о том, что анекдоты, некогда бывшие неотъемлемой частью живого общения, передававшиеся из уст в уста и смаковавшиеся в нескончаемых беседах, неожиданно совсем исчезли из нашей повседневности. А бесконечные тома мертвых печатных сборников анекдотов, появившихся в годы поздней перестройки и после распада СССР, не способны занять их место{492}. В 1997 году Ефим Курганов назвал эти сборники «кладбищами анекдотов»{493}.
По наблюдению Белоусова, в период позднего социализма анекдотов про Брежнева было довольно много, в годы перестройки анекдотов про Горбачева значительно меньше, а в постсоветские 1990-е анекдотов про Ельцина было уже совсем мало{494}. Никита Елисеев, историк и библиограф Санкт-Петербургской публичной библиотеки, много лет исследовавший городской фольклор, отмечал, что в многочисленных изданиях сборников анекдотов, поступавших в публичную библиотеку в течение 1990-х, новых постсоветских анекдотов было во много раз меньше, чем анекдотов советского периода. Кроме того, темы постсоветских анекдотов в 1990-х годах стали другими — они были связаны с новой рекламой, новыми западными товарами (Татрах, Snickers), вкусами и манерами поведения нарождающегося тогда класса «новых русских» и так далее. Новых анекдотов о политических фигурах или политических событиях появлялось крайне мало. «Даже октябрьские события 1993 года в Москве, — замечает Елисеев, — в анекдотах никак не отразились. В брежневское время событие такого масштаба [такой публичности] обросло бы кучей анекдотов»{495}, как это случалось с празднованием годовщин революции или Ленина, с всенародным просмотром «Семнадцати мгновений весны» по телевизору. Чуть позже, во второй половине 1990-х и в 2000-х годах, ситуация стала вновь меняться — сначала появились анекдоты про новых русских и мафию{496}, а в 2000-х — некоторое количество анекдотов на социальные темы. Однако этих постсоветских анекдотов было и остается намного меньше, чем анекдотов в годы позднего социализма, а ритуал постоянного, совместного и бесконечного рассказывания анекдотов в самых разных контекстах так и не возродился в постсоветский период. Сегодня анекдоты, конечно, рассказываются, но чаще со сцены или в телевизионной программе. В обычном общении они рассказываются редко и не в виде бесконечной серии, а изолированно, по какому-то конкретному поводу. Возможно, кто-то где-то сегодня и травит анекдоты без перерыва; но теперь это является скорее необычной индивидуальной чертой конкретного человека, а не ритуализованной культурной практикой, которая когда-то была всем знакома и которой когда-то практически никто избежать не мог.
Юмор, который перестал бороться
Какую же роль играл уникальный феномен бесконечного рассказывания анекдотов, расцветший в период позднего социализма и угасший после его завершения? Среди огромного числа исследований советских анекдотов большинство интерпретирует их как выражение истинных мыслей простых граждан, недовольных политическим режимом — мыслей, которые они обычно прячут под маской притворства, боясь высказывать их в публичной речи [321] . Эта интерпретация, однако, является значительным упрощением реальной ситуации.
321
Эта точка зрения на все виды политического юмора широко распространена не только в исследованиях советского юмора. Примером служит анализ шуток в разных культурных контекстах, включая анекдоты «за железным занавесом», в классических работах Аллана Дандеса, см.: Dundes 1987 и др.