Это было у моря
Шрифт:
Природа — странная штука. Об руку с судьбой она проигрывала страшные пьесы, с цинизмом глумясь над актерами. Собственный брат спалил Псу в детстве лицо о шашлычницу за взятую не вовремя игрушку, и никому, в сущности, кроме сестры и отца, отводящего глаза, не было до этого дела. С тех пор Пес перестал судить людей по наружности и в глубине души, за семью крепостями, что соорудило вокруг нее время и ненависть, жалел — жалел тех, кто по иронии судьбы был не властен над обстоятельствами, был слаб. Пес жалел их и презирал в то же время.
Со времен той шашлычницы Пес предпочитал создавать свою судьбу сам, выбирая те обстоятельства,
Чем старательнее Пташка его не замечала, тем сильнее его к ней тянуло. Пес уже сам не знал — что именно ему от нее было надо. Он хотел ее, это было очевидно. Да кто бы и не захотел? Кроме Джоффа, разумеется, и то — неизвестно.
Но женщин вокруг было много — а такая Пташка была одна. И Пес не понимал, почему. Больше, выше плоти он хотел ей обладать — как она сама обладала им, не замечая и не принимая этого факта. В кои-то веки Пес страстно захотел, чтобы его заметили. И вместе с этим отчаянным желанием был страх — дикий, почти панический — что, единожды подняв свои светлые, чистые глаза, встретив его взгляд, за мгновение Пташка прочтет его, как просматривают выученную давно и наизусть, и оттого неинтересную книгу. Прочтет — и отвернётся. Что единственный в его Песьей жизни порыв слабости, кроме лютой ненависти к брату, так и утонет в этих непроницаемых своей прозрачностью глазах. Она посмотрит, улыбнется этой скользящей, лунной улыбкой — и пойдет дальше, утопая босыми ногами в песке. И тогда уже не останется ничего. Пламень, который так страшит Пса, потухнет в море, сольется с горизонтом в закатной тоске и уйдет еще одним летним удушливым ненужным днем.
========== IV ==========
Машина мягко притормозила, и Пес, которого второй час одолевала удушливая дрема, сменившая надоедливую тошноту, вздрогнул от неожиданности. Подростки, сидящие напротив, тихо перебрасывались ленивыми фразами. Говорить им было, похоже, не о чем, или же они не желали обсуждать свои дела в присутствии Пса, что вполне можно было понять. Пес, когда был в их возрасте, тоже не стал бы обсуждать свои дела при взрослых. Впрочем, он вообще бы ни с кем не стал обсуждать свои дела.
Пес, по правилам, должен был вылезать из машины первым, гарантируя безопасность клиента, что он и сделал. Перед домом металась беспокойной пантерой Серсея.
— Ты, — тихо сказала она Псу, — в мой кабинет. — И обратилась к сыну, озаряясь лучезарной улыбкой: — Здравствуй, мое солнце! Как прошел концерт?
Джоффри, рассеяно дергающий вниз узкие джинсы, за время пути врезавшиеся в промежность, процедил:
— Как обычно. Что там могло случиться? Зачем ты вызвала меня в таком срочном порядке? У меня были дела, планы…
— Планы подождут. В другой раз, моя радость. Сегодня мы ждем нескольких важных людей, мне было бы приятно, чтобы ты был на ужине с самого начала. Там будут твои ровесники, возможно тебя это развлечет.
—
— Джоффри, я все сказала. Покатаешься завтра. Завтра вторник. Весь день — твой. Плюс ко всему, мы ждем гостей из столицы, на несколько дней.
— Кто приедет?
— Петир Бейлиш с несколькими своими людьми. Он остановится у нас.
— Зачем Мизинцу останавливаться у нас? Пусть бы жил с Сансой в гостинице. Он везде вечно сует свой нос.
— Санса тут ни при чем. Он остановится у нас, это решено. Его людям нужно место, так что Пса придется на пару дней отселить в гостиницу. Переоденься к ужину, пожалуйста. Что-нибудь неброское, но не дешевку — люди, которых мы ждем сегодня, знают цену вещам. Мы должны выглядеть соответствующе. И не забудь пригласить своих друзей на ужин. Я надеюсь, мальчики, вы останетесь?
Серсея, вспомнив о том, что послала Пса в свой кабинет, любезно улыбнулась приятелям Джоффри — улыбкой, что не коснулась ее ясных зеленых глаз и, развернувшись, пошла в сторону усадьбы.
Джоффри, брюзжа, поволокся в дом. Его друзья расположились на большой веранде — туда им уже принесли холодный чай со льдом и гигантский поднос с домашними пирожными, которые они тут же начали беззастенчиво поглощать.
Пес ждал хозяйку в щегольском кабинете, заставленном тяжелой дубовой мебелью. Хотелось выпить, голову опять сдавила проклятая пульсирующая боль. Стол Серсеи был завален бумажками, примерами рекламных проспектов и постеров, с которых в людоедском оскале щерился Джофф. В глубине кабинета, на маленьком трехногом столике заманчиво отливал пурпуром в тазике со льдом запотевший штоф с вином. Пес судорожно сглотнул. Хозяйка любила ледяное вино и странную музыку, — из замаскированных в дубовых подставках колонок негромко звучало что-то смутно напоминающее перепевки классической музыки, положенные на жесткий тяжелый ритм.
Пес подошел к открытому окну — хозяйка не скупилась на кондиционер, но окна в некоторых комнатах оставались открытыми. Он закурил в надежде, что никотин снимет спазмы в голове. За спиной хлопнула дверь.
— Как ты смеешь дымить у меня в кабинете? Впрочем, черт с тобой. Нужно обсудить ближайшие дни.
Серсея, как королева, изящно обогнув стол, опустилась в обитое бордовым бархатом кресло, отделяя себя от Пса столом и кадками с растопыренными зелеными пальцами финиковых пальм. Пес, не оборачиваясь, продолжал курить, с ненавистью вглядываясь в искусно выстриженную из лаврового куста декоративную фигуру льва в прыжке.
— Завтра приезжает Бейлиш, и не один. Они остановятся у нас в усадьбе. Тут не хватит места. Тебе придется на время убраться в гостиницу. За наш счет, разумеется. С утра побудешь, как обычно, с Джоффри, а вечером — проваливай. С завтрашнего вечера. Сегодня соберешься.
Пес молча переваривал информацию. Мизинца он не любил — да и кто его любил? Скользкий, мерзкий червяк. Он, в отличие от других, взгляда от Пса не отводил, и на его губах вечно играла эта глумливая усмешка. Пса передернуло, — холодный палец царапнул шею и прошелся по его позвоночнику, вновь приклеивая влажную рубашку к телу. Хозяйка всегда ходила тихо.