Это было у моря

Maellon

— Сядь где-нибудь, гляну твою ногу, не ровен час, еще гангрена начнется.

Пташка, как примерная школьница, тут же села на край идиотского горшка с чахлыми цветами, видимо, служащими украшением гостиницы. Автоматическая дверь жадно чмокнула резиновыми губами и больше уже не открывалась.

Пес преклонил колено перед Пташкой. И опять другой уже фонарь заключил их в свой странно интимный желтый круг света. Вокруг молчала влажная тьма — ветерок стих, и повеяло запахом сырости и дальних магнолий.

Пес посмотрел на свои руки и заметил, что они дрожат — вероятно, организм уже не выдерживал разлуки с алкоголем. Итак, либо действовать, либо уходить — пауза затягивалась.

Пес бережно, как только мог, взял девочкину маленькую ступню в руки. По позвоночнику пробежали искры, пах налился тяжестью, перед глазами поплыли было черные круги — до падения был только один шаг — все это было слишком! Пес окатил себя холодным душем мыслей о том, что ждало его дома — вдохнул — непотребная полуобморочная истома отступила. «Думай о Серсее, проклятое животное, только о ней!»

На узкой пыльной подошве розовела неглубокая царапина, но крови не было, да и заноз не наблюдалось. Пес повернул Пташкину ногу к свету, уже спокойно изучая подошву и пятку на предмет заноз. Тут Пташка вздрогнула, покрылась гусиной кожей и одернула ногу, как потревоженный зверек. Пес заставил себя встать.

— Ничего нет. Просто мелкая ссадина. В номере промой ногу теплой водой с мылом и перекисью, что ли, ее залей. Есть у тебя перекись?

Пес говорил нарочито грубовато, безнадежно пытаясь за ерничаньем скрыть неловкость момента. Получалось плохо. Послушная обычно Пташка вдруг бунтарским жестом подняла опущенную голову и опять — это было, как дежа-вю — уставилась прямо ему в лицо немигающим взглядом своих затягивающих в омут прозрачной зеленоватой голубизны глаз. Опять эта непонятная связь, которую невозможно было измыслить за минуту до этого, но которая сейчас, в этот миг, была единственной отсекающей все и вся реальностью — реальностью для него и для нее. На этот раз в Пташкином взгляде промелькнуло что-то новое — вызов? Она, кажется, начинает играть…

Пес в очередной раз за этот вечер содрогнулся и первым отвел взгляд.

— Найдется.

И странная насмешка в голосе. Или призыв? Она усмехнулась уголком рта, непривычно, по-женски лукаво и как-то цинично. Пес занервничал. Все вокруг опять начинало катиться куда-то под откос, — и он уже не владел ситуацией.

Девочка росла на глазах. Пора было сваливать, сейчас, пока не поздно.

— Спасибо за заботу.

Опять эта треклятая усмешка. Седьмое пекло! Она что, брала уроки у Серсеи?

— Не за что. Ты посылка, тебя полагается доставить в целости и сохранности. — Пес нарочито хамил, смущенный и огорошенный. — Должен же я был удостовериться, что тебе завтра не придется отрезать ногу. Лети в постельку, птенчик!

Он заставил себя повернуться лицом во тьму, туда, к той дороге, что лежала перед ним. Тело словно одеревенело и не желало слушаться. Он шагнул за порог светового пятна и отсек себя от тепла, неожиданно оказавшись во тьме, как в ледяном омуте. Пес побрел вперед, слушая в ушах бешеный ритм собственного сердца.

Дальше, иди дальше. Не смей оглядываться — кто оглянулся, тот пропал. Он —то уж точно.

Пташка все еще стояла на пороге — его слух был настроен на нее, как камертон, он словно до сих пор слышал ее дыханье. Только отойдя от фонаря на десять шагов, Пес позволил себе оглянуться. В этот момент Пташка развернулась и зашла в гостиницу. Дверь взвизгнула, разойдясь перед стройной девичьей фигуркой, казалось, слепленной из света, как огонек свечи, который венчала корона невыносимо ярких волос, и закрылась с мерзким влажным шлепком. Теперь у него не было иного пути, кроме тропы во тьме.

Пес кое-как дотащился до дома. По пути внезапно, как волна, накатила усталость. Было чертовски

поздно. Но упрямый Пес, не желая идти домой, потащился в другую сторону, дошел до винной лавки, что работала, похоже, круглосуточно и купил себе на вечер бутыль вина. Он хлебнул из нее по дороге, и еще раз — возле калитки. Теперь можно и к Серсее.

Дом привычно для этого времени молчал, слуги уже ушли во флигель на ночь, лишь в спальне Серсеи было заметно какое-то движение у плотной бежевой шторы. Пес, не заходя к себе, прошел прямо к хозяйке, оставив свою бутыль возле порога ее спальни. Она стояла у приоткрытой шторы в длинном халате, казалось, в задумчивости, но Пес инстинктивно понимал, что она слышала его приход и все это была игра, поза.

Он взял ее прямо там, у окна, грубо, безо всяких там прелюдий и нежностей. Чем-чем, а нежностью между ними не пахло. Все длилось быстро, возможно, минуту. Она кончила первой, вздрогнула и застонала. Он довел дело до конца, отпрянул от нее, развернулся и ушел, не оборачиваясь, на ходу застегиваясь и подхватив драгоценный жбан с вином.

Все его дела на сегодня были окончены, долги — оплачены.

Его ждала темнота…

========== V ==========

Санса проснулась поздно и теперь лениво потягивалась в кровати — торопиться было все равно некуда. За окном была дымка — солнце, как тусклая медная монета, еле проглядывало сквозь белесые тучи. Возможно, стоило еще поспать. Или позвонить маме.

При мысли о звонке Санса тут же вспомнила, почему не позвонила ей вчера. Охнула, вспыхнула и заползла обратно под смятое во сне одеяло. Может, ей все это приснилось: и купание, и вся эта путаница с Псом, — да, наверняка — слишком уж все казалось призрачным.

Санса вынырнула вновь и вытащила из-под одеяла ногу — усевшись в позе лотоса, она внимательно изучила свою ступню. Вот и царапина, уже затянувшаяся нежной тонкой новой кожицей. Значит, все было? Было.

Звонить матери сразу же расхотелось. Но Санса волевым решением взяла телефон и стала набирать знакомый номер. Дома трубку никто не взял, и озадаченная Санса, продержав звонок до тех пор, пока не пошли короткие гудки, бросила трубку и перезвонила матери на сотовый. После некоторого недолгого времени — оператор еще не перевел звонок на автоответчик — мать вяло спросила, кто говорит. Удивленная Санса сообщила, что она — это она. Мать, на секунду замявшись, сказала, что да, у нее все в порядке, только приболела. Нет, ничего серьезного, какая-то летняя простуда. Что очень болит голова, поэтому и не взяла трубку городского. Что она перезвонит сама, ближе к вечеру. А сейчас хочет поспать. Санса мысленно пожала плечами и завершила звонок.

Спать резко расхотелось. Санса пошла в ванную, и только там ее настигла мысль, что мать, пожалуй, впервые в жизни не задала ни единого вопроса про нее, Сансу. Обычно разговоры сводились к вопросам вроде: «Ну, как там ты?» А тут — ни намека. Санса поздравила себя с непробиваемым эгоизмом: человек болен — нельзя же постоянно думать о дочери, тем более о дочери взрослой.

К вопросу о взрослости: Санса вспомнила еще и про забытый на берегу лифчик, и тут же уныло засосало под ложечкой предчувствием неприятных разговоров. И, как будто поймав ее мысли, зазвонил телефон. Санса гигантскими скачками понеслась в комнату, полагая, что мама таки решила поболтать. Но на связи была не мама. Из трубки раздался мурлыкающий голос тетки. Та почти никогда не звонила Сансе (и так каждый день видятся), поэтому звонок ее заинтриговал: ну не из-за лифчика же на песке Серсея названивает ей с утра, пусть и не столь уж раннего.