Это было у моря
Шрифт:
Стало быть, хозяйка была права: он стоит тут, как похотливый старый козел и подглядывает за купающейся девчонкой, которой, верно, нет еще и шестнадцати лет. Голых девочек Пес навидался немало, особенно за последние два года, как Джоффри вошел в возраст и стал таскать к себе поклонниц. Некоторые из них — да что там говорить, почти все — возбуждали Пса, но эти жалкие чувства он отгонял от себя как мух, точно зная, что это все как раз то, что ему не нужно. В темноте и проститутки на задворках были вполне ничего, а он спускал пар и не заморачивался измышлениями на тему морали.
Но то, что он испытывал сейчас, имело крайне отдаленное
Она, меж тем, вынырнула из воды и стояла теперь лицом к берегу, поднимая вокруг себя тучу брызг, отряхивая волосы. Вдруг девочка бросила взгляд в его сторону — и замерла, как напуганный олень. Пес понял, что его заметили, и отвернулся. Испуганный и виноватый, как у побитой собачонки, взгляд Пташки живо вернул его на землю.
Пташка торопливо вышла из воды и начала судорожно одеваться. Пес слышал ее неровное дыхание и недовольное ворчание по поводу прилипавшей к мокрому телу одежды. Так же глядя в сторону, Пес совершенно осипшим голосом — в горле пересохло до такой степени, что впору было лакать морскую воду — проскрипел, что его послали ее проводить. Пташка едва слышно что-то пролепетала в знак согласия и сообщила, что готова идти.
Пес позволил себе оглянуться и на минуту и бросить на Пташку быстрый взгляд — по-видимому, она в спешке забыла надеть лифчик, и влажная, чересчур тесная футболка туго облегала грудь, выставляя на обозрение весь рельеф, до последней неровности и мельчайшей тени. Пес откашлялся и двинул вперед — нельзя медлить, нельзя оглядываться, иначе его хваленый самоконтроль может дать осечку, а тогда уже он не остановится.
Наваждение становилось слишком сильным, а Пташка была слишком близко, настолько, что он слышал ее прерывистое от волнения и желания угнаться за ним дыхание. Пес шел быстро — подальше от пропасти, довести ее до треклятой гостиницы и бежать во тьму. А там, за бутылкой, он расставит все по местам, там он, возможно, успокоится.
Пес совершенно забыл про назначенный сервис у Серсеи, и теперь тащился, неумолимый, как сам Неведомый, вперед, во тьму. Судя по звукам, Пташка шла босиком. В какой-то момент она сдавленно вскрикнула и остановилась. Пес вынужден был снова оглянуться. «И что она не может идти спокойно, пекло ее побери?» Так и ему скатиться с катушек недолго. Пташка, похоже не понимает, в какую ситуацию попала.
Пес начал было мысленно ее проклинать и тут же остановился — уж ее-то обвинять было не в чем. И все же Клиган на короткий момент возненавидел и ее, и Серсею, и Джоффри за весь этот беспокойный ад, что творился нынче в его похмельной голове. До одури хотелось закрыться в своей каморке и пить, пить, пить до полного забвения.
Пес оглянулся, пытаясь понять, что происходило за спиной. Они остановились ровно под фонарем — одним из тех немногих, что уцелели в сражении с пьяными играми молодежи. Пташка стояла, как рыцарь, преклонивший колено перед прекрасной дамой, и что-то разглядывала
Пташка, меж тем, оторвала свой взгляд от пыльной ступни и взглянула на него — снизу вверх, впервые не отводя глаз. Пес дернулся как от удара — ему показалось на миг, что она, как он и страшился, читает его, как открытую книгу. Боги, его мысли — их невозможно было скрыть, и права была, как всегда, Серсея, высмеивая его. Барьеры рухнули, и прятаться было больше негде. И незачем.
В желтом свете фонаря глаза ее казались серыми, как узкая полоса неба вдали за деревьями, что еще хранила поцелуй ушедшего солнца. На секунду (или ему вновь показалось — он и рад, и не рад был обманываться) между ними словно вычертился луч — и он, не моргая, глядел на нее, не в силах порвать связь. Тонкие ее, слегка нахмуренные светлые брови расправились, как шелковистые крылья бабочки расправляются в покое. Пташка вдруг показалась ему страшно, до невыносимости близкой, — он перестал понимать, где кончался он и начиналась она, а мысли их, казалось, слились воедино. От этого ощущения, больше, чем от какой-либо физической близости в его жизни, Пса затопило почти осязаемое чувство тепла. И голода.
Боги, как он изголодался по ней: по ее телу, но больше по ее душе, по тому, что скрывалось за этим ясным взором, за чистым белым лбом с родинкой на виске. Пес был готов рухнуть перед ней — носом в мягкую пыль, и принести все мыслимые и немыслимые обеты на свете, и остаться там, остановить это мгновенье, эту ночь, этот фонарь, окольцевавший их пятном желтого мутного света секундный союз. Но мгновение прошло — Пташка опустила глаза, ее пушистые рыжие ресницы прервали дрогнувшую связь, и Пса скрутило внутри от страшной боли осознания того, что самый светлый миг его жизни прошел.
Но Пес на то и Пес — дав себе самого решительного внутреннего пинка, он проскрипел, чтобы Пташка уже обулась и не валяла дурака. После чего отвернулся. Сил не было. Совсем. Пес кожей ощущал, что от него осталась одна оболочка — все остальное куда-то делось, провалилось в семь преисподних, жалкие остатки его дурной души повисли каплями обиды на длинных золотистых ресницах. Пташка от резких его слов — он продолжал что-то ей вещать, сам не понимая, что говорит — дернулась, как от порыва холодного ветра, и яростно принялась обуваться. Пес, не зная, куда себя девать, закурил, — что ж, хорошо, легкие у него пока остались, можно продолжать их гробить. Он шагнул во тьму — все внутри протестовало — и побрел дальше. Пташка, спотыкаясь и шаркая, потащилась за ним.
До гостиничной парковки он больше ни разу не оглянулся, а когда из темноты возникли окруженные пятнами фонарей стеклянные двери гостиницы, уже решил отойти в сторону и идти обратно — там его ждали остатки эля и холодные объятья Серсеи. Пташка, косолапя, прошлепала к дверям, и уже была готова скользнуть в открывшуюся стеклянную пасть, но оглянулась через плечо, бросая на Пса грустный, прожигающий его насквозь, доверчивый взгляд. Пес проклял себя с полсотни раз, и, продолжая проклинать, решительно направился к замершей на пороге Пташке.