Это было у моря
Шрифт:
— Пусти меня. Ты делаешь мне больно.
— Вот оно что? Лупить меня по физиономии, значит, можно, а твои курьи лапки держать — это больно? Человек двойных стандартов…
— Ты отпустишь меня наконец?
— Нет, конечно, ты же начнёшь тут же меня опять дубасить. Поехали уже.
И они поехали. Сначала руки — она вцепилась ему в воротник рубашки, а он — в ее гибкую спину, ладонью под тонкую майку, другую — под затылок, там, где вились отраставшие волосы. Потом губы — изголодавшиеся по поцелуям у обоих. Она была смелее, чем обычно — чем прежде — и позволила ему проделывать со своим ртом то, на что он раньше бы никогда не решился. Все происходило в каком-то отчаянном порыве. Вскоре уже оказалось, что он прижимал ее к стволу красного клена, а она — обнимала его ногами совершенно по-взрослому, как показывают в неприличном кино.
— Остановись. Не здесь. Действительно, поехали.
— Но я хочу.
— Потом. Проедем
— Заткнись. Поехали.
Гостиница к счастью оказалась рядом. Вернее, самый распаршивый мотель. К счастью, места в нем были — это значилось на зияющей неоновым светом вывеске, на давно не стриженном газоне.
Сандор заехал на парковку, слез, отправился в офис регистратуры — оплатить номер. Пташка благоразумно осталась сторожить байк.
В узкой коматушке было полутемно. На стене на подвесе работал маленький телевизор, настойчиво предлагающий всем женщинам попробовать чудодейственный корсет для похудания. За стойкой стояла необъятных размеров тетка, мерно жевавшая жвачку, как корова — сено. Волосы у нее были сине- фиолетового цвета, а глаза не отрывались от дисплея телефона. На Сандора она даже не взглянула. В дисплее телефона бегали какие-то куры.
— Мне нужна комната.
— На одного или на двоих?
— На двоих.
— 85. Дайте права, я оформлю.
— Забыл в машине
— Тогда 100. Платить будете картой или наличными? Кард-слот не работает, банкомат в миле езды.
— Наличными.
— Вот ваш ключ. Осторожно с ним, иногда заедает. Парковка — напротив дверей номеров. Не включайте музыку — а то тут дальнобойщики кантуются — они нервные….
— Не буду. Я сам — нервный…
Когда он вышел, Пташка уже наматывала круги по парковке. Как тигр в клетке. Он перекатил мотоцикл под дверь их номера, открыл дверь. Свет они зажигать не стали. В номере пахло несвежими одеялами и плохими сигаретами. Она подошла к окну, открыла его.
— Воняет. Вот дыра.
— Тебе не все равно? Кровать же есть. Лучше, чем под кленом…
До постели они добрались не сразу. Половина одежды была снята — нет, по большей части сорвана — у дверного косяка, возле входа в ванную. Еще какая-то часть — на скользком кресле из кожзаменителя, стоявшего возле окна. В кровати они очутились уже почти обнаженные — в комнате было жарко, несмотря на осенний прохладный вечер и раскрытое окно. В какой-то момент Пташка вывернулась, слегка оттолкнула его и потянулась за бутылкой с водой, стоящей на исцарапанной тумбочке. Сандор смотрел, как она жадно пьет из горла, и ревновал ее к бутылке, что касалась ее уже слегка припухших губ, к воде, что стекала тяжелыми каплями по маленькому подбородку — вниз, по шее, к влажной от жары груди, — даже к отблеску фонаря, заглядывающего в их жалкую обитель с улицы, что освещал Пташку скупыми мазками жёлто-оранжевого света, превращая ее из красивой девочки в незнакомое еще создание — таинственную жрицу ночи — отчужденную и слегка пугающую. А потом — она почему-то оказалась сверху — боги, что же она делает? Это надо было бы остановить… Пусть бы никогда не останавливалась…
После всех немыслимостей и безумий этой странной ночи — они заснули, кажется, так и не расцепившись до конца — Сандора разбудило серое утро. Было уже очень поздно, и сквозь полудрему возвращалось объемное, почти тактильное ощущение уходящего времени. И вместе с тем, ему было насрать на время — потому что впервые после их отъезда из особняка он чувствовал, что все идет прекрасно. Пташки в кровати почему-то не было. Наверное, пошла в душ — у них не всегда получалось помыться, когда хочется. Пойти, что ли, присоединиться? Сандор вспомнил как они однажды еще в гостинице на берегу моря пошли в душ вместе. Это было приятно и трогательно. Он вылез из кровати. Пташка обнаружилась не в ванной. Уже одетая, она сидела в гадком черном кресле, крепко обхватив коленки руками — и спала. Он подошел ней, опустился на колени, взял ее лицо в ладони — она открыла глаза. И тут все вдруг ухнуло куда-то — хорошо не было. Совсем. Для этого не надо было ни спрашивать, ни разговаривать, ни выяснять. Даже если бы Сандору захотелось, он бы не смог. Больше она не сказала ни слова.
Теперь, неделей позже, они остановились в этом небольшом пансионе в предгорье. Пришлось задержаться на целые сутки — шел непрерывный проливной ливень. Он, как всегда, снял комнату на двоих — с двумя кроватями. Пташка тут же ушла в ванную, а после этого улеглась в кровать лицом к стене. У Сандора почему-то возникало ощущение, что она вовсе не спит, а думает, думает, утопая все глубже в этой своей персональной бесцветной вязкой бездне. А он стоял у окна — и ничего не мог с этим поделать. Она ускользала от него. Медленно и безнадежно. А пропасть, куда она так хотела упасть, вокруг была
========== II ==========
Ты снимаешь вечернее платье,
Стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы
На гладкой как бархат спине.
Мне хочется плакать от боли
Или забыться во сне,
Где твои крылья, которые
Так нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Когда-то у нас было время, -
Теперь у нас есть дела,
Доказывать, что сильный жрёт слабых,
Доказывать, что сажа бела.
Мы все потеряли что-то
На этой безумной войне,
Кстати, где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Я не спрашиваю сколько у тебя денег,
Не спрашиваю сколько мужей,
Я вижу, ты боишься открытых окон
И верхних этажей.
И если завтра начнётся пожар,
И всё здание будет в огне,
Мы погибнем без этих крыльев,
Которые нравились мне.
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Наутилус Помпилиус. Крылья
Надо было срочно что-то решать по поводу машины. Из-за бесконечных непрекращающихся дождей они сидели на одном месте уже третий день. Сандору уже все вокруг казалось подозрительным: от мальчишки, что помогал с чемоданами старухам, приехавшим сюда подышать горным воздухом, до горничной, которую он уже второй день подряд отсылал прочь, когда она стучалась в дверь на предмет уборки, перегораживая холл страшенной конструкцией, состоящей из множества ведер, швабр, мусорных мешков и невыносимо воняющих хлоркой таинственных синих флаконов. Пташка либо спала, либо ела то, что он приносил ей из ресторана внизу — на автомате, не глядя в тарелку — просто тыкала вилкой в тарелку и запихивала в рот то, что ей попадалось. Иногда Сандор, глядя на эту безрадостную картину, думал, что надо в следующий раз взять что-нибудь сильно острое или самому засыпать блюдо солью — или сахаром. Что она будет делать тогда? Вообще не станет есть? Скорее всего, просто не заметит. Он вспоминал про свою попытку вытащить ее на променад пять дней назад и отказывался от идеи. На прошлой неделе они доехали до невысокой поросшей осиновым леском возвышенности — скорее, это был холм — гордое слово «гора» никак не подходила для этого похожего на небрежно брошенную вдаль подушку с двумя острыми уголками, торчащими, как рожки с проплешины на вершине, образования. Остановились под утро в маленькой семейной гостинице — тут даже не стали спрашивать их имен, просто два путника, приехавших понаслаждаться пронзительными осенними пейзажами. На беду, номер был еще не готов и аскетичная строгая седовласая хозяйка безапелляционным тоном спровадила их «погулять и оценить виды». Сандор пожал плечами — ему было, в сущности, все равно, убран ли номер и вычищены ли сортиры — лишь бы была койка, куда упасть. Но скандалить тоже не хотелось, поэтому он взял за под локоть Пташку (у моей сестры проблемы с речью — последствия детской травмы и потеря родителей — ах, бедняжка, такая красивая девочка — дай боги, все у нее наладится…) и, бросив в мелкой гостиной, увешанной изображениям горных видов и котиков, сумки (пистолет — на дно под тряпки, конверт с деньгами всегда с собой), отправился наружу. Топтаться возле гостиницы ему показалось глупой идеей — поэтому, все так же придерживая Пташку за руку(было ощущение, что он тащит за собой умеющую кое-как шагать большую куклу) он побрел в гору, по широкой, засыпанной гравием, обсаженной по обочинам кустами жасмина, все время петляющей дорожке. Пташка не упиралась, но и не помогала ничем, просто двигалась туда, куда ее вели, но Сандор не сомневался: отпусти он ее — дальше не пойдет, просто встанет на дороге, глядя в никуда. Красота вокруг и впрямь была потрясающая. Здесь осень потрудилась куда тщательнее, чем на юге: осины уже начали терять золотистые листья, и они покрывали ярко-желтым ковром влажную траву, еще не тронутые тлением — а те, выжившие в битве с ветром и временем, тревожно обсуждали свою участь, трепыхаясь на красноватых ветках. Были здесь и кровавые клены, пронзительностью и какой-то бездомностью резко выделяющиеся на фоне всех прочих деревьев. Несколько багряных «звезд» уже лежали под кривыми стволами, но в основном они по-прежнему тянули свои тоскливые ладошки к густо-синему небу.