Это было у моря
Шрифт:
Сандор взглянул на летное поле, виднеющееся сквозь далекие окна. Ничего пока не двигалось. Он развернулся и пошел к выходу. Заплатил на парковке за два часа времени, которое еще не прошло, вывел холодный, как гроб Шевви из сложной системы закоулков и шлагбаумов. Проехал по узкой дороге, выводящей на трассу. Было время валить на юг. Больше его тут ничего не держало.
Пока он встраивался, заметил, что как раз над дорогой, поперек — бело-серебристой птицей пролетел поднимающийся ввысь самолет. Пташка покидала землю?
Сандор опустил глаза и попытался сконцентрироваться на дороге. Всё. Все птицы улетели к дому, все ветра возвращались в свои холодные пещеры. А он ехал в столицу… Никому не нужный, никому ничем не обязанный. Свободный. Только один телефонный
Забудь меня, мой теплый свет
Забудь, что мы с тобой одно.
Забудь, меня ведь больше нет
Нет даже тени за мной
Я дверь прикрою за собой.
Я не напомню о себе.
Чтоб сердце не давало сбой —
Ты его просто убей.
Не смотри на меня…
Ты здесь — молчанье
Я знаю
Я обнимаю тебя…
Так много дней искала слов
Миг подходящий стерегла
Так долго не хотела снов
И не получала тепла…
Последний шаг больней других, —
Я отрываюсь от земли…
Мой мир испуганно притих
И растворился в дали…
Не смотри на меня…
Ты здесь — молчанье,
Я знаю
И я обнимаю тебя…
Полина Мэмми
3.
Санса
Она добрела до терминала. Паспорт у нее не проверили — да и кому это нужно — на внутренний короткий рейс? Терминал номер шесть. За окном опять разыгрывалась метель. Рядом с закрытым пока выходом на улицу белел крылом самолет — и как муравьи ползали по нему человечки в ярко-желтых одеждах — обрабатывая матовую поверхность антифризом. Ноги подкашивались — но и сидеть тоже не было сил. Санса — теперь уже только Санса — не Алейна, не Пташка (не смей плакать, дура!) — подошла к огромному, во всю стену, окну и прижалась горячим лбом к холодному стеклу. Вдоль ее щеки беспорядочно кружились снежинки, Некоторые прилипали к чисто выдраенной утренними работниками глади окна, чтобы тут же превратится в воду, стекая вниз и застывая невзрачной изморозью вдоль металлической наружной рамы.
Санса тихо — на сколько хватало сил — ненавидела эти снежинки и это окно, и в особенности этот белый с серыми вкраплениями самолет, что унесет ее прочь из настоящего, которое ей уже не принадлежало — в какое-то не нужное ей будущее — будь оно семь раз проклято.
Мимо нее, цепляясь за стекло и мимолетом за ее штаны, проковылял чей-то пока еще неуверенно ходящий кудрявый замурзанный малыш. Санса оглянулась. Родителей из толпы она выделила сразу — даже сейчас ее внимательность и любопытство способны были оценить и отсеять неподходящих по профилю персонажей.
Мать — бритая почти под ноль, с одной длинной, неизвестно зачем оставленной темной прядью-дредом, хиппушка — спала, положив ноги в тяжелых ботинках на немыслимых размеров потрёпанный рюкзак, весь изрисованный странными фигурами и увешанный пестрядью значков самого разного пошиба и содержания. Отец — молодой, тощий как жердь очкарик в красной шапке-нахлобучке, от которого толстощекий карапуз взял цвет волос и кудри — уныло смотрел на гукающего сына и еще более уныло — в экран навороченного планшета. В планшете мелькали зубастые монстры.
Папаша делал вид, что игнорирует тот факт, что у малыша явно была мокрая попа и что поток слюней уже достиг носков его ботинок, выполненных в стиле башмачков эльфа. Сынок размазывал слюни по лицу и радостно демонстрировал незнакомой тете все свои шесть зубов, похожие на рисинки, прилипшие к розовым деснам. Санса покосилась на горе-папашу, на тихонько похрапывающую мамашу и, взяв дите за ладошку, отвела его поближе к увлеченному монстрами папе-гику. Мальчишка доверчиво цеплялся за ее пальцы липкой теплой ручонкой, но, завидев спящую маму, помчался к ней изо всех своих силенок, вскарабкался ей на ногу, бесполезно удерживаемый так и не оторвавшим взор от экрана папаней. Мать проснулась, резким жестом утерла
Санса вернулась на свой пост. Она заметила, что возле выхода к самолёту начали мельтешить стюардессы. Значит скоро их позовут на посадку. Она взглянула на часы — без двадцати минут пять. Подошла к одной из приглаженных девушек в бордовой форме и, как ее научила дама на регистрации вежливо сообщила о своем грузе и спросила, как ей теперь следует поступить. Девушкам метнула на Сансу испуганный взгляд, посмотрела ее посадочный и шёпотом посовещавшись товаркой, забрала-таки урну в мешке, пообещав Сансе, что ей все вернут по прилете. Она отнесла дурацкую штуку в глубину помещения за спиной, где ее немедленно утащил в самолет один из дюжих грузчиков и открыла цепь, что перегораживала проход в сторону самолета. Санса взглянула на табло и тут же услыхала из динамиков металлический голос диктора, объявляющий о начале посадки на рейс 698. Все равно стоит тут — стоило пройти первой. Пока девушка смотрела ее билет и паспорт, Санса оглянулась назад, где через стекло пустующих киосков маячил зал вылета. Никого она там не увидела. Наверное, он уже ушел. Курить — или вообще уехал. Что ему тут торчать? Глаза защипало. Нет, не смей плакать, не смей — о таком не плачут. О таком можно было минимум разорваться надвое, но не лить глупую соленую воду из не менее глупых глаз. Санса сморгнула, забрала бумажки у стюардессы и, подхватив свой пакет с тряпьем, зашагала в раскрытую зияющую пасть, из которой разило холодом, и летели перья снега.
Рядом с ней никто не сидел, на счастье. Стюард предложил ей сразу взять одеяло и подушку — а также тапочки. Поблагодарив его, Санса запихала мешок в отделение над головой, а рюкзак бросила под ноги — и, усевшись, — начала устраиваться. Из одеяла и подушки она соорудила себе что-то вроде гнезда: в широком кожаном кресле места хватало, но оно было такое холодное, скользкое! Когда она, наконец, была удовлетворена проделанной работой, Санса откинулась на спинку, подоткнула под бока одеяло и приступила к тому, что маленькой жалкой спичкой грело ей стремительно замерзающую душу — к прощальному подарку Сандора. Вытащила из кармана кофты коробочку — момент стоило растянуть — ведь это последнее, что у нее осталось — спичка не будет гореть вечно. Нет, потом. Она положила коробочку обратно и уставилась в окно. Мимо по коридору шли пассажиры эконом класса, шумя и шепотом переругиваясь, волоча тяжелые рюкзаки и не менее тяжелые жизни — заставляющие их куда-то тащиться в такой серый и тоскливый день, когда единственно что стоило делать: сидеть у камина с чашкой шоколада или стаканом чего-нибудь покрепче. У них были дела, были нужды. У Сансы не было ни того, ни другого. Ее жизнь — как снежинка, порхающая за окном: почти ничего не весит, почти ничего не значит.
Сотрудник аэропорта откатил от самолета трап. Значит, скоро будет взлет. Стюардессы копошились с дверью. Одна из них задёрнула занавеску, отделяющую первый класс от второго сектора эконом. Санса закрыла глаза. Через некоторое время она почувствовала шум воздуха — включили вентиляцию и вибрацию в ногах — они тронулись. Все внутри звтопило немыслимой волной отчаяния. Она вновь открыла глаза и смотрела-смотрела-смотрела вдаль, где дорога из аэропорта, выводящая на шоссе, переправляла в этот круг вечно движущегося ада немногочисленные автомобили, которые шустро встраивались в общий поток бегущей трассы… Сансе показалось, что она видит темно-зеленый Шевви. Опять захотелось рыдать. Тогда она достала-таки несчастную коробочку и открыла ее. Внутри оказалось колечко: простенькое - не чета обручальному, подаренному ей Петиром: тонкий металлический ободок, и в середине — зеленовато-голубой прозрачный камешек — аквамарин — а над ним — росчерком пера — силуэт похожий на букву V и одновременно на стремящуюся вдаль птицу. Санса надела его на то место, где полагалось быть — но никогда не бывать — кольцу Бейлиша: на безымянный палец левой руки. Вот так она все же еще немного Пташка. Так у нее еще была маленькая смутная надежда.