Это было у моря

Maellon

— Так дамы же обычно идут первыми, — улыбнулась Пташка.

— Это у бейлишей и уилласов они идут первыми. А у Псов-охранников стоят за спиной и ждут, пока квадрат будет зачищен.

— От кого? От ракеток?

— Нет, от крабов и улиток. И крыс. Пошли, вроде все спокойно. И вправду — не люблю я этот дом… Надеюсь, ты не в спальне Серсеи спишь?

— Нет, в спальне Джоффри.

— Час от часу не легче, — застонал Сандор. — Лучше бы ко мне пошли.

—

Потом. Всему свое время. А еще — туда слишком далеко идти, — Пташка развернулась — они почти дошли до покрытой все тем же противным ковром лестницы — и положила прохладную руку ему на шею, под воротник рубашки. — Я изголодалась по тебе. Слишком много времени потрачено зазря…

Это уже выдержать было трудно. Он взял ее на руки — легкая, как перо, тяжелая, как сама земля — и понес свою добычу наверх.

— Ты же обещал! — шепнула ему на ухо Пташка.

— Что? Через порог я тебя не переносил. А это совсем другое. Это называется лестница.

— Очень ты умный.

— Ага. И выносливый.

— Это мы сейчас увидим… А пока взялся нести — так неси — там еще семнадцать ступенек…

— Спасибо, что не двадцать одна, — проворчал Сандор.

— А в общей сложности их тридцать три. Шестнадцать и еще семнадцать. Когда у тебя день рожденья?

— Весной. В мае.

— Не тогда…

— Нет. В конце. Да что же ты так дергаешься? Вот эта комната?

— Эта, да. Можешь меня уже отпустить.

— Нет, не могу. И не хочу. А то еще сбежишь. На крышу. А тогда только самому впору сбрасываться с башни…

— Тут нет башни. И я не хочу на крышу. Я хочу, чтобы ты не отпускал меня. Никогда.

И он не отпускал. Ни когда раздевал, ни когда она раздевала его. Сандор только на минуту от нее оторвался — когда вспомнил, что на этот раз запасся средствами предохранения и полез за ними в карман куда-то вечно исчезающих брюк. Пташка, опершись на локоть, с интересом наблюдала за ним. К счастью, в комнате было почти темно. Уж на что Сандор не любил сам процесс — но хуже этого было только то, когда на тебя еще и кто-то смотрит. Особенно твоя женщина.

— Что? — обернулся он к ней с раздражением.

— Ничего. Я… Нет, ничего. Спасибо. Я знаю, что мужчинам это портит удовольствие…

— Ну, может, чуточку. Ну, или не чуточку, но… ради того, чтобы просто поспать с тобой в одной кровати, я готов надеть на голову чёрный пакет для мусора. А это — фигня. Так надежнее. Не хочу делать вещи на авось.

— Не надо мешок. Особенно для того, чтобы поспать. Я люблю на тебя смотреть. Люблю, как ты дышишь и как дергаешь бровью. И что у тебя вечно такой вид, словно ты удивлен. Как у ребенка. Спокойный, расслабленный. По жизни я редко тебя таким видела. А когда ты спишь — эта жизнь тебя словно отпускает, — она вздохнула и сдвинула брови. — И мне становится немного страшно, и хочется тебя поцеловать, этот твой удивлённо приоткрытый рот — и не отпускать — но я боюсь тебя разбудить. И потому смотрю. Так что мешок — нет, пожалуйста…

Мешок, не мешок — что там

портит удовольствие? Может, и хорошо, что портит — иначе бы он кончил сразу. Сандор с трудом себе представлял, что можно завестись от слов — но, кажется, этот был тот самый случай. Или как она сказала — слишком изголодался. И он всеми силами старался оттянуть момент — потому что хотел войти с ней в унисон. Это была такая ночь, когда все должно было получаться синхронно.

И у них получилось. Когда он уже был готов сдаться, даже не услышал — почувствовал, как ускорился ее ритм — весь, от сердца до движений, и тотчас взлетел к ней. На последнем вздохе перед падением вверх, головокружительным и бесконечным. И это было не так, как в ту ночь в его спальне — что-то вернулось на круги своя — словно с этой частью отсутствующей вычеркнутой природы Пташка нашла саму себя — в этой ее ипостаси.

Расцепляться пришлось быстрее, чем обычно — проклятущая резинка не давала расслабиться. Когда Сандор пришлепал из ванной, обнаружил, что Пташка так и заснула в той же позе, в которой он ее оставил — только обняла себя руками, прикрывая грудь, изрядно подросшую за четыре года на столичных хлебах. Он тихо лег рядом, устраиваясь, как они обычно спали: у нее под головой в качестве подушки его рука, его ладонь у нее на груди, носом в ее макушку — все. Пташка положила ладошку на его руку — сейчас он вспомнил, что она всегда так делала — и прошептала — то ли во сне, то ли это был уже его сон:

— Люблю тебя. Больше всего, больше всех…

— И я тебя. И еще сильнее.

Слышала ли она? Это было неважно. Он мог повторить это и завтра — утром, вечером, днем. Шаг навстречу — и еще один. Стоило ли спать? Сандор мучительно отодвигал этот временный переход в ничто — он все еще боялся, что может проснуться один. Но и на этот раз, похоже, выбора ему никто не предоставлял. Он сделал свой ход — а она примет решение и скажет ему об этом. Завтра… А пока вот она — его — и волосы пахнут морем и солью, и свежей травой. Водой, которую она так и не одолела… Или уже да? Волны — и вот она луной пляшет в чёрной воде… Сандор прижал Пташку крепче к себе, а она, вздрогнув, вдруг потеряла его ладонь, ощупывая рукой подушку впереди себя. У нее были другие сны и другие страхи. И только потом, успокоившись, на долю секунды скользнув обратно в реальность, она подтянула руку обратно и нашла то, что искала. Ей не нужны были кольца — только его ладонь.

========== XIV ==========

The birds they sang

at the break of day

Start again

I heard them say

Don’t dwell on what

has passed away

or what is yet to be.

Ah the wars they will

be fought again

The holy dove

She will be caught again

bought and sold

and bought again

the dove is never free.

Ring the bells that still can ring

Forget your perfect offering

There is a crack in everything

That’s how the light gets in.

We asked for signs

the signs were sent:

the birth betrayed

the marriage spent

Yeah the widowhood

of every government —

signs for all to see.

I can’t run no more

with that lawless crowd

while the killers in high places

say their prayers out loud.

But they’ve summoned, they’ve summoned up

a thundercloud

and they’re going to hear from me.