Это было в Калаче
Шрифт:
К утру девушка заснула. Она даже не слышала, как сменили ей повязки, на этот раз перевязав раны настоящими бинтами, которые раздобыл где-то Кошелев. Она спала глубоким, ровным сном. И только под вечер, когда в землянке стало темно, Валя открыла глаза. Цыганков сразу же бросился к ней.
— Валя, это я, Ваня. Узнаешь?
— Какой Ваня? — еле слышно спросила девушка.
— Ну как же ты не помнишь? Я еще пирожки с чечевицей у тебя покупал, а потом мы гуляли на Волге. Из ремесленного я. Помнишь?
— Ваня!
Девушка заплакала.
— Ну чего полез? Не видишь, человек еще слаб, — сердито закричал на Цыганкова Кошелев. — Совсем ее расстроил, а больным нельзя волноваться.
— Ваня, как же ты попал сюда? — сквозь слезы спросила девушка.
— Я-то дома, в Калаче, а вот ты как сюда попала? Ты лежи, мы потом поговорим, — торопливо добавил Цыганков, покосившись на Кошелева.
Увидев хмурое лицо Павла, Цыганков замолчал.
— Ей нужен покой, — прошептал Павел. — Уйди, потом наговоришься.
С тех пор как Кошелев раздобыл где-то бинты и йод, ребята твердо уверовали во врачебные способности Павла. Правда, сам он никогда за больными не ухаживал — не приходилось. Но где-то слышал, что больных нельзя волновать. Еще знал, что надо кормить их куриным бульоном. Курицу в Калаче найти не удалось, и тогда, решив, что молоко ничуть не хуже, Павел притащил огромный чугунок молока.
Через несколько дней Валя почувствовала себя лучше. Кошелев приспособил подушку, помог ей лечь повыше. В землянке было светло: заблудившийся солнечный луч проникал в убежище. Валя впервые за все время улыбнулась:
— Что же вы делаете здесь?
— Воюем, — ответил Иван.
— Ну уж и воюем, — недовольно пробурчал Кошелев. — Просто портим настроение фашистам.
— А помнишь, Ваня, записку, которую ты бросил в ящик? Мы тогда с папкой не могли понять, почему ты нас не дождался. А потом началось страшное.
Затаив дыхание, слушали ребята рассказ Вали о городе, о жестоких боях, обо всем том, что только смутно просачивалось через линию фронта, о нелегкой судьбе Вали, ее отца, многих жителей.
Вот что произошло с Валей.
Что было во второй половине августа 1942 года.
Как-то после обеда она собралась на бахчу. Захватив краюху хлеба и мешок, Валя на цыпочках подошла к двери Кузьма Петрович услышал скрип, половиц и открыл глаза.
— Ты куда это, дочка?
— Я сейчас, папка, ты спи. Пойду на бахчу.
— А может быть, не надо, доченька? Время-то, сама знаешь, какое.
— Ничего не будет. В городе тихо. Я быстро.
Кузьма Петрович не стал спорить. Последнее время он заметно сдал. Старые друзья уехали, звали они и Кузьму Петровича. Но он решил остаться в городе. Попробовал вместе со всеми строить оборонительные линии, но силы оказались уже не те. И Кузьма Петрович чаше всего проводил время дома.
Утро было раннее, но город уже не спал. По улицам мчались трамваи и машины; тихо, без песен, шла куда-то рота красноармейцев; озабоченные хозяйки спешили к магазинам, где уже выстроились немалые очереди… Во всем чувствовалась тревожная, но уверенная деловитость. По-прежнему дымили заводские трубы. Правда, дымки были редкие, жидкие: это работали отдельные оставшиеся в городе цехи. Но даже эти редкие дымки радовали глаз.
На окраине города Валя вышла из трамвая и направилась в степь. Справа и слева на многие километры раскинулись бахчи. Урожай был в этом году очень хороший, поля пестрели крупными арбузами и дынями.
Сторож сидел возле шалаша перед большой кучей арбузов. Он выбрал арбуз покрупнее, дотронулся до него ножом, и тот развалился, обнажив ярко-красную сердцевину. Валя отрезала большой ломоть, взяла кусочек черного хлеба и с наслаждением принялась за еду.
Часа через два, набрав полмешка арбузов, она решила ехать домой. Присела возле шалаша передохнуть. И в это время послышался рокот моторов, а по земле промчались тени самолетов. Тени быстро бежали из степей к Волге.
Валя с тревогой посмотрела в сторону города, куда направились самолеты. А с запада шла новая волна, за ней еще и еще.
— Дедушка, что это?
— Не знаю, дочка. Вроде фашисты летят.
Со стороны города донеслись глухие удары. Один, другой, третий… Вскоре они слились в сплошной гул. Черный дым поднялся к небу.
— Дедушка, я побегу домой.
— Беги, дочка, беги.
Добежав до окраины города, Валя почувствовала едкий запах гари. Она миновала один квартал, другой, выбежала на длинную улицу, что ведет к центру города, и остановилась. К небу поднимался густой черный дым, жарко гудело пламя. А над пожарищем рыскали самолеты с черными крестами. Они беспрерывно сыпали бомбы. За сплошным гулом ничего не было слышно. Бесшумно упала стена пятиэтажного дома, пламя взметнулось вверх в том месте, где только что стоял небольшой аккуратный домик с веселыми ставнями…
Сквозь пламя и жару, через удушливый дым и подстерегающую на каждом шагу смерть бежала Валя к своему дому. Навстречу попадались люди, они что-то кричали ей, кто-то схватил ее за руку. Она ничего не видела и не слышала, пока не выбежала на площадь. Дома не было. Вместо него стояли обломки стены. Везде развалин она увидела плачущую соседку.
— Папа! — закричала Валя. — Где папа?
Соседка обняла ее, продолжая громко плакать. Только тогда поняла Валя, что папы больше нет.
Под вечер пришли усталость и какое-то оцепенение. Словно во сне, обошла Валя развалины своего дома, заметила среди груды камней свою полуобгоревшую кровать и на ней куклу Аленку. Эту куклу папа берег еще с той поры, когда умерла мама. Валя хотела как-то подарить Аленку соседской девочке, да папа не разрешил, купил ей новую. Так и жили они втроем — папа, Валя и всегда нарядная Аленка.
Валя взяла испачканную в саже Аленку и пошла через сожженный город на Дар-Гору, к тетушке, маминой сестре.