Это было в Коканде
Шрифт:
– Вот видишь! Хорошо, что я не ушла!
– сказала мать Аввакумову.
Агния Ивановна могла хныкать днем, но сейчас, когда пришла настоящая опасность, последний, смертный час (так ей казалось), она даже не почувствовала испуга. Высокая и сильная старуха оттолкнула Дениса Макаровича к стенке, точно собираясь своим телом отстоять его. Аввакумов удивленно посмотрел на мать, спокойно вынул маузер и запас патронов и, прижавшись виском к деревянной раме окна, открыл через окно стрельбу. Второй револьвер, ни слова не говоря, он протянул матери.
– Дергай за это!
– сказал он, показывая матери на курок.
Мать
Непрерывно звенели стекла, пули нападающих щелкали в стены комнаты, с потолка сыпалась штукатурка. Аввакумов отстреливался. Осада длилась до утра. В седьмом часу, когда совсем рассвело, нападавшие - неизвестные молодые люди - скрылись. Это были прапорщики Чанышева в белых чалмах и в полосатых теплых халатах, украшенных золотыми погонами.
Тогда Денис Макарович вместе с матерью покинул квартиру.
Степных лежал во дворике около крылечка.
– Илья! Как ты очутился здесь?
– окликнул его Аввакумов.
Илья не отвечал. Аввакумов нагнулся к нему. Губы, нос, череп - все было разбито.
– Жив ты, друг? Или нет? Илья!
– Он опустился на корточки и приложил ухо к груди солдата.
Солдат был мертв.
– Ильюша!
– закричал Аввакумов.
Мать дернула его за плечо.
– Уходить надо, Денис!
– строго и в то же время испуганно сказала она сыну.
– Боюсь я.
В переулок завернула богатая коляска с лакированными крыльями. Аввакумов подскочил к экипажу и, угрожая револьвером, остановил его. В экипаже ехали два человека. Один - закутанный в толстую шубу, другой бородатый, в кавказской бурке и кубанке, - оба они спрыгнули с пролетки. Юноша узбек остался сидеть на козлах. Аввакумов, втолкнув мать в коляску, сам остался на подножке.
– Пошел!
– сказал он кучеру.
Гнедая сильная лошадь понесла экипаж. Два человека, опомнившись, побежали вслед за экипажем, выкрикивая ругательства по-русски и по-узбекски. Аввакумов махнул на них маузером. Тот, что повыше и посолиднее, упал в лужу. Это был Мустафа Мамедов, глава Кокандской автономии. Денис Макарович узнал его. Военный принялся поднимать Мустафу.
– А кто второй?
– спросил Аввакумов у кучера.
– Полковник Чанышев, - пропищал перепуганный, лиловый от страха Юсуп.
Широкая, длинная улица вымерла. Аккуратные домики, каменные, в один или два этажа, на высоких фундаментах, с большими широкими окнами, с железными крышами, сверкающие, побеленные будто вчера, были окружены мертвыми садами. Здесь жили русские из царских чиновников, агенты крупных торговых фирм и специалисты, работавшие на местных заводах, принадлежавших бухарскому еврею Вадьяеву. Во всех домах окна были наглухо закрыты выкрашенными в белый цвет ставнями.
Коляска пронеслась мимо садов. Аввакумов приказал кучеру повернуть на Розенбаховский проспект.
Везде было тихо. Жители спрятались за ставнями. Лишь кое-где выходили из ворот на улицу дворники-узбеки, поглядывали на восток и наклонялись над мутными арыками, пробегавшими по обе стороны проспекта. Побрызгав воду на лицо, дворники утирались либо полой халата,
На углу Розенбаховского и Скобелевского стояли две женщины - одна в серой, другая в синей парандже. Их лица были закрыты черной сеткой из конского волоса. Увидав мамедовский экипаж, они перепрыгнули через арык навстречу лошади. "Пикет!" - подумал Аввакумов и ткнул кучера в бок:
– Сворачивай к вокзалу! Живо!
Кучер быстро срезал угол, коляска качнулась влево, но сейчас же, при следующем рывке, выпрямилась. Она проскочила под носом у женщин, чуть было не подмяв их под колеса. Одна из женщин отпрянула, задрав паранджу и рубашку. Кучер и Аввакумов заметили на ней офицерские военные шаровары защитного цвета, заправленные в ичиги.
Промчавшись до середины Скобелевского проспекта, юноша оглянулся. Женщины все еще стояли и смотрели им вслед. Он поправил на голове тюбетейку, сильно стегнул лошадь вожжами и, свесившись с козел к Аввакумову, мигнул ему:
– Видал, хозяин?
– Что видал?
– Баба? Солдат-баба?
– засмеялся мальчик, щелкая языком.
– Сарбаз!**
11
Площадь перед вокзалом была совершенно пустынной. Аввакумов, оставив экипаж на площади, взбежал на широкий каменный подъезд. Двери распахнулись. Показались железнодорожники и во главе их телеграфист Муратов, еще молодой человек, невысокого роста, коренастый, с ласковым и хитрым взглядом. Увидав Аввакумова, он радостно подбросил вверх свою форменную черную фуражку с желтым кантом. Винтовка, висевшая у него на плече стволом вниз, хлопала его по бедру, боковые карманы тужурки, до отказа нагруженные патронами, тяжело отвисли, будто два вьюка. Он был в высоких сапогах и в красных чикчирах**, неизвестно каким путем доставшихся ему. Чувствовалось, что, несмотря на тревогу, он любуется немножко сам собой и даже в минуту опасности не забывает о щегольстве.
Муратов бросился навстречу Аввакумову.
– Скорей в контору, Денис! Дело корявое! Там все наши. А ты с кем? спросил он.
– Неужели с Агнией Ивановной? Да, так и есть! Ребята! закричал он железнодорожникам.
– Макарыч с мамашей к нам приехал.
Старуха гордо сидела в коляске. Услыхав, что говорят про нее, она улыбнулась и поправила шерстяной платок.
– Мамаша, вот это здорово! Молодец мамаша, что не испугались! говорил Муратов, все еще суетясь и волнуясь.
– Ну, милости просим! Приехали!
Агния Ивановна по-хозяйски оглядела площадь, увидала знакомых, раскланялась. Казалось, что она кого-то ищет.
– А где же ваши бабы?
– спросила она Муратова.
– Дома.
– Дома?
– Она удивилась.
– В такое время?
Старуха сказала это недовольно, рассердившись даже, и вылезла из коляски.
12
Телеграфные аппараты молчали. Везде на станции - и в служебных помещениях, и на путях, и у пакгаузов, и на каменном перроне - толпились рабочие некоторых местных заводов и железнодорожники. Аввакумов всех созвал в станционную комнату при буфете. Комната оказалась битком набитой людьми.