Это было в Коканде
Шрифт:
Дадабай пожал плечами. Он размышлял о народе, и ему хотелось сказать, что народ пребывает в раздумье. Но добросовестность остановила его от высказывания. "Кто его знает, что надо дехканам?
– подумал он.
– Люди, конечно, хотят жить привольно и богато. Народ, конечно, не хочет ни царя, ни купцов, ни басмачей, мешающих покою. Есть ли в мире покой? Тысячи лет в страданиях живет земля. Новые люди обещают счастье. Может быть, оно у них в чалме, как белые голуби в шапках у фокусника. Народ всегда мечтал. Ладно, пусть мечтает! Тем более что эти мечты красивы".
– Я могу идти?
– Иди!
– сказал, усмехнувшись, Хамдам.
– Разве я задерживаю тебя?
Дадабай встал и пошел к дверям. Хамдам крикнул ему вслед:
– Думай обо мне что угодно! Но пока ты торговал здесь, в Андархане, я страдал в Сибири! Я терпел плен, а ты наживался. Для кого я это сделал: для себя или для народа?
– Дадабай молчал.
– Ну, говори, - сказал Хамдам.
– Для народа...
– ответил Дадабай.
– Тогда не мешай мне!
– сказал Хамдам и улыбнулся, подумав, что этот "мудрый Дадабай" глупее ребенка. Тот, кто только отсиживается в осаде, скорее будет побежденным.
Дадабай по дороге к своему дому останавливал встречных и сообщал всем, что он ошибся: "Хамдам желает людям добра".
Люди быстро распространили эту весть. Многие смеялись над вспыльчивым и отходчивым Дадабаем. В очагах потух вечерний огонь, в домах утихла ненависть, и на площади смолкли споры. Прохладная ночь обещала приятный отдых...
Хамдам пришел на женскую половину к молодой Садихон и спросил у нее, не спит ли она. В этой же комнате лежала старшая жена, Рази-Биби. Садихон переглянулась с ней.
Хамдам настойчиво повторил свой вопрос.
Тогда Садихон подкралась к двери и, приоткрыв ее на два пальца, предусмотрительно прошептала Хамдаму:
– Биби тоже здесь.
Хамдам схватил жену за руку и грубо вытащил ее на галерейку. Тут только Хамдам увидал, что на галерейке спят два джигита - Сапар и Алимат. Он не пожелал прогнать их и повел Садихон по двору. Ночь была яркая и тихая.
Когда они проходили в сад мимо конюшни, Юсуп вскочил. Он спал возле Грошика и распахнул дверь, но сейчас же захлопнул ее. Он увидел полуобнаженную Садихон, в узких пестрых ситцевых шароварах, стянутых на лодыжках тесемкой. Юсуп бросился в сено.
6
Зайченко сидел в тюрьме уже почти четыре месяца. Он свыкся с тюрьмой и думал, что недалек тот день, когда кончатся все его приключения. Он был уверен, что к осени его выпустят. Так говорили ему арестанты, надзиратели; так пообещал ему даже один из следователей. Следствие уже не сомневалось в том, что безобидный, глупый нищий действительно то лицо, за которое он себя выдает.
Вдруг все переменилось. Журналист кокандской газеты, описывая ликвидацию Кокандской автономии, упоминал в своей статье об одноруком коменданте Зайченко. Эта статья, случайно прочитанная следователем, возбудила в нем подозрения. Следователь вызвал Ивана Толстикова и заявил ему:
– Дело кончено. Вы - комендант Кокандской крепости Зайченко. С сего числа, как военнослужащий, вы переводитесь из гражданской тюрьмы в Ташкентскую крепость.
– Признаю, - ответил Зайченко.
Он понял, что скрываться уже незачем: при очной ставке с любым из военных Коканда он будет раскрыт.
Его перевели в крепость. Здесь начались чудеса. На пятый день его пребывания на гауптвахте, однажды вечером, к нему в камеру зашел надзиратель, рябой веселый человечек, и сказал ему нехотя, как будто между прочим:
– Приготовьтесь! Завтра вечером я выведу вас из крепости.
Из-под шинели он вытащил старую гимнастерку, солдатский пояс и фуражку.
– Спрячьте барахлишко!
– сказал он, кинув одежду на койку.
– Пойдете в этом!
Надзиратель ушел. Зайченко недоумевал. "Кому я нужен? Кто мне помогает?
– думал он.
– Во всяком случае, терять мне нечего. А тут спасусь. А не спасусь - все равно, семь бед - один ответ".
Он спокойно ожидал следующего вечера, переоделся. Все случилось как по-писаному.
Надзиратель вывел его из крепостных ворот, предъявив караулу пропуск. В первом же переулке к ним подошли какие-то неизвестные люди, надзиратель скрылся. Под конвоем этих неизвестных Зайченко добрался до старой части Ташкента. Здесь в лабиринте маленьких уличек и тупичков, среди пестрой и шумной толпы, он сразу понял, что спасся.
Устроив Зайченко на ночевку в доме одного бая, неизвестные ушли. Перед уходом они сказали Зайченко:
– Господин поручик! Завтра мы заберем вас отсюда. Здесь можете не волноваться. Спите как у себя дома!
Действительно, на другой день, в это же время, в убежище опять явились эти два человека. Они сообщили Зайченко, что он приглашается на заседание тайной организации. Им поручено, сказали они, провести его туда. Они выбрили Зайченко, одели в новенький штатский костюм и отправились в путь.
Пришлось идти мимо гауптвахты, в русскую часть города. Возле одного из особняков, неподалеку от бывшего губернаторского дома, спутник Зайченко протяжно свистнул. Ему ответили. Он просвистел еще четыре раза, ночной сторож открыл калитку. Они вошли в густой, темный сад. В красивом доме, стоявшем в глубине сада, виднелся свет в одном из окон. Один из сопровождающих исчез. Вернувшись, он радостно сообщил: "Все в сборе, идем скорей! Уже начали!"
Уютный кожаный кабинет освещался лампой под большим синим абажуром. В креслах сидели штатские люди. Зайченко их видел впервые. Между книжных шкафов на стенах висели ковры. От длинного письменного стола, пустынного точно бильярд, навстречу Зайченко поднялся старый военный в летней форме, без погон, со значком генерального штаба на гимнастерке.
– Честь имею представиться, - сказал Зайченко, выйдя на середину комнаты.
Генерал Кудашевич обнял его и усадил на диван.
– Будем знакомы, будем знакомы!
– быстро заговорил он.
– Мы о вас, поручик, много наслышаны. Много, много! Натерпелись мы из-за вас страху. Искали вас всюду. Надо было бы вам раньше объявиться.