Это было в Коканде
Шрифт:
Генерал всплеснул руками.
– Не понимаю вас, - пробормотал он.
– Ну, пусть бог простит вас!
– Он простит, - сказал Зайченко, ухмыляясь.
– Вы будете служить, поручик, для Туркестанской демократической республики.
– Под чьим протекторатом?
Генерал взволновался:
– Сегодня - протекторат, а завтра - мы их надуем. Я тоже республиканец. Но я смотрю вперед. Я смотрю...
Зайченко взглянул в окно:
– Пора ехать, генерал!
Генерал продолжал свое:
– А в крайнем случае... Слыхали Назиева? Он иго любой цивилизованной державы предпочитает игу
– Светает, генерал.
– А-а... Ну, еще... Хотя звезды уже исчезли... А днем вы не можете ехать? Нет? Ах да, я забыл! Вот память, вот память, - забормотал генерал.
– Тогда отправляйтесь спать!
– Но зачем же вы меня будили, приказывали?
– Папа, Усман торопит, - сказал кадет, неожиданно появившись у дверей кабинета.
– Усман уже у нас, на дворе.
Зайченко решил прекратить эту глупую генеральскую суматоху; он щелкнул каблуками и откланялся:
– Господин генерал, я все-таки рискну. Я еду.
– И, повернувшись через левое плечо, он строевым шагом вышел из кабинета.
Кадет посторонился, уступая дорогу кругленькому длинноволосому несуразному человеку в мятых суконных брюках, в кургузой куртке и в летнем картузе.
На дворе, переминаясь с ноги на ногу, стояли два отличных верховых заседланных коня. В курджунах, прикрепленных к седлу, лежали вещи, оружие, патроны, продукты, документы, одеколон и даже ногтечистки. Усман производил впечатление верного, надежного и лихого кавалериста.
– На царской службе был?
– спросил Зайченко Усмана.
– Был. У генерала Крымова.
– В дикой дивизии?
– В дикой, - засмеялся Усман и щегольски поправил усы.
– Дикий башка!
– Молодец! Подавай лошадь!
Усман понравился ему. Четкие ответы, субординация - все это были те мелочи, по которым он соскучился. "Я и не знал, - невольно подумал про себя Зайченко, - что я такой закоренелый офицер". Это даже рассмешило его. Он вскочил в седло, поправил у лошади мундштук и лихо приказал:
– Ну, марш, Усман!
Проводник свистнул плеткой. Лошади заскакали мимо круглых карагачей. Утренняя роса еще блестела. От цветов и от травы шел легкий пар.
8
Грачи, скворцы и жаворонки неслись над полями, ныряли за пищей в пышные, как губка, шапки чинар и орехов. Ветер качал тяжелеющие темно-зеленые кисти пшеницы. Дни стали душными. Среди разграбленных и обгорелых зданий снова появились люди. Начиналась жизнь.
С каждым днем Юсуп замечал перемены в Хамдаме. Этот человек работал рьяно и добросовестно, как будто стремясь загладить все преступления, тянувшиеся за его душой. Большего нельзя было от него требовать. Он почти не слезал с коня, объезжая окрестные кишлаки.
Джигиты валились с ног от усталости, не утомлялся только Хамдам. Его заваливали поручениями. Он выполнял их немедленно. Оружие свозилось в Коканд. Имя Хамдама становилось известным не только в Андархане или в Беш-Арыке. Слава летела по его следу от Махрамы до Патара, через Какыр, Ялка-Герек, Киалы и Тюрк. Как пыль, распространялась она по сыпучим пескам, достигая Ходжента. Даже самые хитрые люди не могли разгадать: чего же, собственно, добивается этот человек?
Бедняки, связанные хозяйством и семьей, считали, что Хамдам уничтожает главное зло мира -
Грабежи в соседних уездах продолжались. У Иргаша были жесткие руки. Боясь мести и убийств, кишлаки выплачивали дань его шайкам, и от этого с каждым днем росли шайки и смелели. Люди в кишлаках жили с опаской. Они почти не выходили в поле. Гибли посевы.
Тогда в Коканде возник план создать особый тюркский кавалерийский полк, под номером первым, назначить командиром Хамдама и, снабдив специальными полномочиями, бросить в разбойничьи районы. Этот полк, собранный из коренных жителей Ферганы, имел все шансы на успех. Своих трудно было обмануть басмачам - и местность и людей они знали как собственную ладонь. Хамдам принял назначение. Полк организовался в составе трех эскадронов. Это были разбросанные по селениям группы, численностью от шестидесяти до ста человек. Хамдам, кроме того, имел личную охрану, тридцать отчаянных головорезов.
Он получил кожаное обмундирование, захватил в Беш-Арыке усадьбу бежавшего бея и переманил к себе многих жителей Андархана. Все свое хозяйство, обеих жен и джигитов он перевез в Беш-Арык. В Беш-Арыкской усадьбе дом был просторен, пристройки вместительны и удобны, и огромный старый сад окружал строения. Здесь, в Беш-Арыке, Хамдам начал комплектовать свой новый полк.
Полк составлялся так, как умел это делать Хамдам, - феодально. Связанный только с Кокандом, подчиненный только Коканду, он, пользуясь старыми обычаями, управлял людьми по своему произволу.
В его районе царила тишина. Никто из басмачей не рисковал вступить с ним в бой. Он также не искал его. Ряд стрелков-охотников Хамдам привлек к себе. Иргаш, главарь всех банд Ферганы, осторожно следил за его действиями, не обнаруживая себя. Хамдам тоже не торопился. Он чувствовал, что русские слишком выпятили его вперед, что надо усыпить внимание Иргаша, надо спрятаться в тень.
Юсуп нервничал. Стоячая жизнь угнетала его. Он не понимал своего положения при Хамдаме. С одной стороны, он не был простым джигитом. Он вел всю переписку полка, он распоряжался. С другой стороны, от него никто не зависел. Сапар отпускал на его счет разные шуточки. Юсуп терпеливо выносил их. Писал неграмотным (а таких было большинство) письма, ездил с джигитами на охоту и постепенно, день ото дня, все больше и больше входил к ним в доверие.
Но Юсуп мечтал об ином. Ему снились бои и походы. Тыловая, караульная жизнь отряда, наведение порядка в разбросанных кишлаках, ловля отдельных басмачей не удовлетворяли юношу. Он просил Хамдама отпустить его к русским.
Хитрый Хамдам догадывался, что Юсуп связан с Блиновым, и поэтому не отпускал его. "Лучше Юсуп, чем кто-нибудь другой, - думал он.
– По крайней мере я знаю, кто смотрит за мной". Он добивался расположения юноши и осторожностью и лаской старался привлечь к себе, задержать в Беш-Арыке. Он дошел до предела: назвав Юсупа своим братом, он разрешил женам не закрывать при нем лица.