Это было в Коканде

Никитин Николай Николаевич

Сашка оттопырил губы, увял, и в глазах у него появилась горечь. Заседание кончилось, все разошлись. Один только Сашка сидел и, скучая, теребил кожаный темляк своей шашки.

– Что с тобой? Что случилось?
– заботливо спросил его Василий Егорович.

– Так, - коротко ответил Сашка.
– Заныл гнилой зуб.

– Это нехорошо. Вырви его!
– сказал Блинов и продолжал дальше уже в деловом тоне: - Сегодня, значит, ты должен сговориться с Хамдамом, так как выйдете вы разными дорогами и соединитесь уже в пути.

В обыкновенное время это приказание было бы исполнено

Сашкой моментально. Но сейчас все раздражало Сашку, все вызывало в нем недовольство. Совершенно ни о чем не думая, не рассуждая, подстегиваемый только желчью, он вдруг заартачился и отказался ехать с Хамдамом.

– Не надо мне его!
– сказал он.
– И без него у меня пороху хватит. Сами с усами.

– Район засорен. Саблей не разыщешь Иргаша. Неужели ты не понял? Об этом мы два часа толковали.

– Это уж моя забота. С Хамдамом не пойду, - категорически отрезал Сашка.

– Да ты что? С ума сошел? Сядь в угол и сосчитай до ста!
– приказал ему Блинов.
– А когда успокоишься, скажи!

Василий Егорович наклонился к столу, к бумагам. Сашка пробормотал:

– А рубать тоже со счетом?

– Тоже, - ответил Блинов.

Сашка сдернул с портупеи свою ободранную шашку, протянул ее Блинову и сказал:

– Опоздали меня сажать за парту! Прими клинок, Василий Егорович!

Блинов почернел от гнева и так трахнул всей пятерней по столу, что Сашке показалось, будто солнце за окном потухло. Вестовой распахнул дверь и замер. Василий Егорович распорядился вызвать конвоиров, потом сам позвонил в комендатуру и подтвердил свой приказ об аресте командира эскадрона Лихолетова.

"Не дамся, - подумал Сашка.
– Не пойду на губу!"

Он схватил со стола свою старую шашку и только что собрался выскочить из кабинета, как появились конвоиры, звякнув винтовками. Блинов показал им на Сашку.

Конвоиры встали по бокам, справа и слева около Сашки. Один из конвоиров притронулся к его плечу. Другой взял шашку. Лихолетов побелел.

– Лапай!
– прошептал он. Голос у него вдруг осип. Сашка сжал губы. Потом, обернувшись к Блинову, гордо сказал: - Спасибо, бывший друг!

Он сам встал между конвойными и сказал им:

– Пошли!

Василий Егорович посмотрел ему вслед и подумал; "Ну ладно, босяк! Я тебя выучу!"

11

Через час к Сашке в камеру явился Синьков. Подойдя к нарам, он окликнул Сашку:

– Уязвлен?

– Катись!
– пробурчал Сашка и перевернулся на другой бок, спиной к Синькову.

Еще вчера они были приятелями, еще вчера он одолжил Синькову новую гимнастерку. "А сегодня этот же Синьков трубит надо мной, смеется!" подумал он.

Синьков сказал:

– Блинов звонил. Спрашивает, одумался ли ты?

– Отстань!
– отмахнулся от него Сашка.

– Что доложить?

– Что хочешь.

Синьков вышел из камеры. Сашка кубарем слетел с нар, чтобы задержать Синькова, но дверь уже захлопнулась. Сашка снова повалился и застонал. "Проворные! Бойцы! И Блинов - боец, и Жарковский - боец, и конвоиры бойцы, и горбатый певчий - боец. А я не боец! Штрафной! Как это случилось?
– подумал он.
– А все счет! Да знаешь ли ты сам счет,

чтобы посылать меня сюда? Нашелся тоже мировой бухгалтер томить бойцов! Хорошо. Допустим, я считаю до ста и думаю: "Сашка, Сашка, что случилось?" Считаю раз, два, три..."

Сашка загибал пальцы, чтобы не сбиться со счета. Сбился, начал снова. Опять сбился. Наконец плюнул и незаметно для себя заснул. Спал крепко. Во сне видел коров. Они двигались, как товарный поезд, гуськом, по шпалам. Сашка проснулся. Кто-то его тянул за ворот. Опять возле нар стоял Синьков.

– Выспался?
– спросил он Сашку.

– Не твое дело, - зевнув, ответил Сашка.

– Блинов беспокоится. Одумался ли ты?

В душе Сашки боролись самые противоположные чувства. Он понимал, что с ним происходит что-то неладное, но никак не мог скрутить себя. Он выругался от огорчения и снова лег на нары.

– Товарищ комэск, - вдруг строгим голосом пропел Синьков, - с вами говорит начальник гауптвахты по приказанию комиссара Блинова. Встать, смирно!

Сашка вздохнул и нехотя поднялся.

– Что доложить?
– спросил официально Синьков.

– Доложи: считал, да сбился!
– ответил Сашка.

Синьков не понял, о чем говорит Сашка. Но в растрепанном, отчаянном взгляде его он увидел такую безнадежность, что ему стало обидно за приятеля.

– Эх ты, дура!
– снова пропел он.
– Смотри, допрыгаешься.

Синьков вышел, щелкнув дверью и чиркая по каменному полу своими каблуками на металлических подковках.

Человек порядка, аккуратный, он не выносил неожиданных поступков. Сашка стал опасным. Вспоминая о друге, Петя Синьков затосковал. Много было спето вместе песен, и веселых и грустных, много чувства вложено в эти песни! И, что греха таить, вдоволь было выпито под старую гармонь! "Жаль по человечеству, - бормотал Синьков, сидя в канцелярии и раздумывая о Сашкиной судьбе.
– Но "блажен муж, иже не иде на совет нечестивых!" С таким бесшабашным наживешь беду!"

Синьков вытащил из нагрудного кармана гимнастерки оловянное зеркальце, посмотрелся в него, поправил пробор. Шелковая шапка волос, брови навзлет - все это чрезвычайно подходило бы молодцу саженного роста. И все-таки, несмотря на горб, женщины не обходили своим вниманием Петю Синькова. И в этом, так же как в пении, он мог поспорить с Лихолетовым. Его любили за деликатность и щегольство, а Сашку за лихость.

После ухода Синькова Сашка опять лег. Мучительное, тупое отчаяние мешало ему заснуть. Манерку каши, поданную ему на ужин, он вернул дежурному нетронутой. Так он провел время до утренней поверки. "Сосчитай до ста!" Хорошо говорить: "Сосчитай до ста!" - бубнил он про себя.
– А если, сосчитавши до ста, я сделаю совсем не то, что надо? Пока я не считал, ничего плохого не было. Легко сказать: "Считай!" От счету сохнет человек. Нет! В пустыню! Уйду в пустыню! Там я сам по себе, вольная птица. Хочу - считаю, хочу - нет. Употребите меня в крайнем случае прямо для гроба. Дайте мне коня, оружие, буханку хлеба и четвертку соли и отпустите на все четыре стороны, как ветер! Я сам таких наделаю делов, спасибо скажете".