Это не я!
Шрифт:
Очередную ювелирную лавку мы нашли прямо за углом. Солидную такую, с висящими повсюду видеокамерами внешнего обзора, узкими окнами, крепкими, тяжёлыми дверями с электронными замками. Это был не ювелирный магазин, а именно небольшое предприятие по огранке алмазов. Это мы верно пришли! Наши клиенты!
Дядя Мотя нажал кнопку в спикере и о чём-то быстро затарабанил на идише. Или на иврите, я не понял и мигом достал из кармана заранее приготовленный амулет-переводчик. В спикере прохрипело: "Конечно заходите, уважаемый!", дверь щёлкнула и приоткрылась. Холл за входной дверью был вполне хорош, с большой чёрно-белой шахматной плиткой на полу, лаконично расставленной светлой мебелью с контрастными кожаными подушками и красивыми гардинами цвета пшеничной соломы; но он не поражал ваше воображение так, как вестибюль нашего областного музея. Там висело здоровенное чучело белуги, пяти метров ростом и пятьдесят шестым размером в плечах. Я хотел сказать — в плавниках! В Амстердаме с белугами была явная напряжёнка. Здесь их просто не хватало на всех желающих. За пуленепробиваемым стеклом небольшого ресепшена сидел молодой еврей в кипе и с большим красным носом. Поскольку до явления народу Деда Мороза было ещё далеко, и юноша на него был совершенно не похож, только цветом носа немного смахивал, оставалось предположить, что у него просто насморк.
Дядя Мотя с сомнением посмотрел на юного израильтянина. Он и взаправду был очень молод, лет шестнадцать-семнадцать всего. Явно родственник хозяина, сын или внук.
— Сопли утри! — сказал неполиткорректный дядя Мотя. — А постарше кто-нибудь в этом кибуце есть?
Его соплеменник-собеседник весь стал красным, как и его нос.
— Что вы себе позволяе… — начал было он.
— Ша! Заткнулся! Тюбетейку свою картонную поправь, — оборвал его решительный дядя Мотя. Я просто наслаждался этими переговорами, которые теперь понимал во всём многообразии и великолепии еврейского языка. Жалко, что я раньше никогда не выписывал газету "Биробиджанер штерн", главный печатный орган Еврейской автономной области. Там я бы мог почерпнуть много весёлого, интересного и поучительного!
— У меня дело к хозяину этой лавочки. Дело серьёзное, денежное и не по твоим соплям, малец. Ну-ка, покличь его! Срочно! — и грубоватый дядя Мотя, давным-давно потерявший весь дипломатический лоск в "мокрой пехоте", нежно хлопнул ладонью по закрывающему юного шлемазла бронестеклу. Здоровенная пластина пуленепробиваемого стекла загудела, как хороший медный гонг. Пацан за ним ссутулился, вжал голову в плечи и, поглядывая на дядю Мотю испуганным мышонком, меня ведь он не видел, я был под скрытом, нажал клавишу пульта и начал с кем-то быстрые переговоры. Его было почти не слышно, а вот хеканье и хмыканье, раздававшееся из динамиков пульта в ответ на его панический шепот, было не спрятать от наших ушей. Наконец, динамик разродился краткой фразой: "Ну, так впусти его! Сейчас Аарон подойдёт и проводит его в переговорную"!
Минуты не прошло, как за спиной молодого дрища раскрылась неприметная дверь, и вошёл Аарон. Ну, что вам сказать? Оружия и снаряжения, как на бойце израильского диверсионного спецназа "Маглан", на Аароне не было, врать не буду. Но если бы он не был евреем, то служить бы Аарону в "Лейбштандарте СС "Адольф Гитлер". Потому, что он был белокурой бестией ростом за метр восемьдесят, лет двадцати пяти и атлетического сложения. Вот только его принадлежность к иудаизму могла помешать Аарону встать в сплочённые ряды "асфальтовых солдат фюрера". Даже дядя Мотя с одобрением и скрытым восхищением посмотрел на Аарона, прям как родного племянника рублём одарил! Даже двумя. Загудев, приоткрылась незаметная, но толстая в профиль дверь, и Аарон молча, жестом, пригласил дядю Мотю следовать за собой.
Я беззвучно шаркал то справа, то слева, то прямо за спиной дяди Моти, укрываясь его животом от расставленных по углам видеокамер. Это человеческий глаз меня под заклинанием не видит, а охранная система этой частной мастерской должна видеть даже привидение с моторчиком. Но тревоги пока не было.
Аарон открыл роскошные двери переговорной и молча пропустил вперёд дядю Мотю. Тот зашёл, внимательно огляделся, в уме считая варианты всех лазеек на выход, снял свою роскошную шляпу и небрежно набросил её на рог старинной полированной вешалки тёмного дерева. Потом, показательно проигнорировав стол переговоров, подошёл к удобному угловому дивану светлой кожи, ногой пододвинул к нему маленький столик, бросил на него свой дипломат цвета испуганного крокодила и с удовольствием развалился на скрипнувшей под его весом коже. Даже закинул руки за голову, выделка военно-морская! Аарон, никак не проявляя свои эмоции, прикатил от окна к диванчику хиповый металлический столик на колёсиках, уставленный напитками, стеклом, чтобы их пить, и льдом, чтобы кидать его в это стекло.
— А пиво здесь водится? Австрийский "Zipfer" к примеру? — умиротворённо спросил лейбштандартного еврея несносный дядя Мотя. Аарон кивнул и вышел. Но нам не пришлось скучать. Тут же в дальнем торце открылась скрытая дверь, и в зал вошла согнутая, еле переставляющая ноги, бородатая немощь в кипе. Это явно был тот, кого мы ждали. Дядя Мотя даже счёл нужным подняться и приветствовать хозяина со всей широтой еврейской души, выросшей в привольных степях Нижней Волги.
— Привет, старый! Как дополз, колени ещё назад не подламываются как у кузнечика? — к моему удивлению, дядя Мотя сказал это на русском. — Откуда будешь? Барановичи? Витебск? Гомель?
— Сколько лет, сколько зим, а разговоры всё те же… — потряс седой головой старый ювелир. — Бабушка от них ещё в самом начале XX века уехала во Францию из Могилёвской губернии, село Козуличи. Это недалеко от Бобруйска будет. А ты сам-то кто, добрый молодец? Не из наших ли будешь? Уж больно морда у тебя характерная и нахальства много.
— Я из своих буду, — вежливо поправил старого иудея дядя Мотя. — Но имею до вас неотложное и важное дело. И большое желание помочь единокровным братьям. Не индусам же помогать!
Услышав про индусов, старик совсем понурился. Даже "Ой вэй!" не сказал. Но слова о помощи братьям его воодушевили. По крайней мере, мне показалось, что я перехватил его молодо блеснувший глаз из-под мохнатых седых бровей. Тут появился Аарон с бутылкой австрийского пива. Дед недоумённо посмотрел на него — это же какие расходы! Аарон молча прикрыл глаза, дескать, всё в дело! Выпьет гость пива, приспичит его, а за возможность заглянуть в сортир, мы его обдерём как липку! Деду это перемигивание явно пришлось по душе.
— Так я слушаю вас, адони,[19] — ласково обратился он к дяде Моте. Но дядька уже по-плебейски всосал бутылку прямо из горла, но при этом не забыв аристократично оттопырить мизинец, и на несколько мгновений выпал из разговора. Наконец он с видимым сожалением оторвал бутылку от губ и простецки вытер их тыльной стороной ладони, просяще посмотрев на Аарона. Тот понимающе кивнул и снова вышел. Дядька, как будто только этого и ждал, быстро поднял крышку дипломата и катнул по столику три сиреневых кристалла враз насторожившемуся деду. Этот пейсатый стручок стремительно накрыл камни сухой рукой в пигментных пятнах и, наугад выбрав один из кристаллов, выпростал из кучи седых волос надо лбом "глазок ювелира" — маленький, но мощный монокуляр, — и таки влип им в сиреневый камень. Наш морпех в отставке спокойно забулькал себе пивом. Тем более что шустрый как Меркурий Аарон уже тащил ему две новые бутылки.
Старик-хозяин, проворно осмотрев первый кристалл, так же резво взялся за второй, а потом и третий.
— Ещё есть? — сухо, по-деловому, в общем так, как и пристало на переговорах о приобретении большого лота камней на Алмазной бирже Амстердама, обратился дед к Моте.
— Мне нравится ход ваших мыслей, уважаемый. Таки есть, конечно! Для вас вообще возможен любой каприз, но за ваши деньги! И немалые деньги. Хотелось бы услышать ваши предложения.
Старик враз поскучнел. Казалось, ему физически больно говорить такие очевидные вещи здоровенному нахалу из России.