Это проклятое ремесло
Шрифт:
Я был так проворен, что сбежавщиеся прохожие не заметили моего смертоносного жеста. И только когда я взял курс на вторую машину, они почувствовали что-то неладное. Я услышал крики:
— Держи его!
Я ринулся вперед... Бравый почтальон преградил мне дорогу. Я врезал ему по бороде и он слетел с катушек и осел на сумку с почтой.
У «Порша» движок заводится с пол-оборота. Впопыхах я никак не мог включить зажигание. Наконец, мотор заработал. Я с ходу врубил вторую скорость и что было силы нажал на газ. Резина завизжала. Машина рванулась вперед. Я гнал вовсю.
Мерзкая зеленая трусость скрутила мой кишечник. Итак, моя миссия выполнена, но теперь меня преследуют. Человек двадцать видели меня, и у них было достаточно времени чтобы запомнить номер машины.
Вскоре швейцарские полицейские, у которых не так уж много дел, бросятся вдогонку за вашим другом. Буду ехать, пока возможно...
Я обгонял машины одну за другой, пересек железнодорожный переезд и выехал на главную дорогу.
Какое-то мгновенье я был в нерешительности. Что делать — возвращаться в Берн или направиться во Францию?... Второе меня прельщало больше, как вы сами понимаете, но это было бы опрометчиво; если я пущусь по проселкам, то непременно натолкнусь на полицейский кордон. А это может плохо отразиться на моем здоровье. Фелиси долго выкармливала меня молочными смесями, и было бы глупо свести на нет все ее старания одним неверным решением.
Итак, я выбрал возвращение в Берн... Миновав рабочий квартал, я оказался в городе. Я заметил сломанные ворота, едва прикрывающие въезд в брошенные владения. Я открыл ворота, въехал и спрятал свою колымагу позади полуразвалившейся стены. Я снял шляпу и плащ, одел очки и взял портфель. Я поглядывал на развалины как ученый архитектор, прибывший для составления планов Версаля.
Мне опять пришлось воспользоваться трамваем. И вот я в городе и совершенно свободен. Мне срочно необходим билет до Пантрюша, если я не идиот. Потому что мое мнение — это мнение и моего ангела-хранителя — таково: у бернских полицейских скоро будет большая суматоха. Эти господа будут лезть из кожи вон, чтобы задержать меня.
Гордый, как школяр, я вошел в вокзал. В это время на вокзалах всегда большое оживление. Я взял билет первого класса до Парижа. А когда я положил билет в карман, мне показалось, что я уже добрался до дома. Мой экспресс отправлялся через два часа. Это меня совсем не устраивало, так как я терял излишне много времени. Мне бы не помешало очутиться как можно дальше отсюда и поскорее.
Бесполезное время ожидания особенно прискорбно, потому что вокзал является идеальным местом для слежки. Как только надо поймать удирающего типа, его всегда поджидают на перроне вокзала... Впрочем, что ж, ничего не остается, как надеяться, что мой ангел-хранитель приобрел кусочек замши, чтобы хорошенько надраить мою путеводную звезду.
Накупив газет, которые служат прекрасной ширмой, я заказал в буфете стакан вина, бутерброд с сыром, раскрыл одну из газетенок, содержание которых было мне совершенно безразлично, и заставил себя читать фельетон.
Это была душераздирающая история маленькой девочки, найденной на паперти лейтенантом-кавалеристом. Лейтенант сдал девочку своей бабушке. На настоящий момент крошка выросла. Она сдала экзамены на бакалавра, а лейтенант вернулся из колоний, где он обнаружил, огромные залежи жевательной резинки. Крошка стала такой хорошенькой, что экс-лейтенант, хотя и вернулся издалека, но еще вполне молодым для своих годов, не смог это пережить. Он был мужчина тридцати пяти лет, у него было состояние, светлые усы, военные награды и упорство в достижении своей цели. Он был ошарашен агрессивным бюстом молоденькой девушки, и все шло к тому, что он на ней женится, если только у автора не случится приступ печени при окончании романа или в потайном кармане галстука офицера не обнаружится свидетельства о том, что малышка не кто иная, как его незаконная сестра...
Слова «продолжение следует» дали волю моему воображению. Я внимательно огляделся вокруг себя. Кажется, все спокойно. Официант, который меня обслуживал и, как мне показалось, был гомосеком, застыл в экстазе перед фото самого красивого в мире атлета на обложке журнала.
Я прервал его созерцание, потребовав еще стакан белого. Это ординарное вино веселило, как детский хоровод. Мне необходимо было отсидеться в буфете. Да еще надо было выбросить из памяти ошалелый взгляд бедолаги Влефты, когда он покосился на мою хлопушку.
Вот такое это ремесло! Дай мне волю, я бы послал подальше Старика, контору, такие задания... Но чуть только голос разума начинает вещать об этом, как пальцы моего безрассудства тотчас затыкают мои граммофоны.
Прошел час. В моем секторе все нормально. Люди входят и выходят, не обращая на меня внимания. Я пытаюсь прочесть новости. Буквы прыгают перед глазами... Нервы напряжены до предела. Как любит говорить один из моих друзей, Фернан-Горячка, когда появляется тремор в спинном мозгу, не плохо осознать, что ты существуешь потому, что думаешь.
Я отложил лживый листок. Когда трое слишком крепко сложенных парней вошли в буфет, меня озарило. Этим малышам, уж поверьте мне, больше всего подошла бы каторга.
Я ни мгновения не сомневался, что эти злобные гориллы пришли сюда по мою душу. Если ты в роли дичи пробираешься впривокзальный буфет, стараясь не высовываться, то поневоле выпускаешь большой перископ, чтобы никого не прозевать.
Народу было много, и, пока они оглядывали большой зал, я сделал знак гарсону. Он подошел, закрыв меня собой, как ширмой. Я рассчитался, болтая, чтобы выиграть время. Справа я увидел дверь, ведущую в туалеты. У меня оставалось достаточно времени, чтобы шмыгнуть туда, пока крепыши не обернулись.
Втянув голову в плечи, я стремглав влетел в спасительное помещение и закрылся в одном из тех уединенных мест, которые увековечили славу императора Веспасиана.
Время выиграно... Но только время, ведь не могу же я провести остаток своих дней в этом кафельном убежище. Я сел на откидную крышку и, чтобы расслабиться, открыл кожаный портфель, прихваченный с колен моей жертвы.
Там была масса вещей. Во-первых, бумаги на английском языке, в которых я ничего не понял, так как не являюсь полиглотом. Во-вторых, карта Северной Африки, испещренная голубыми карандашными крестами с красными буквами. В-третьих, чек на миллион швейцарских франков, выписанный неким Магибом на федеральный банк в Берне. Чек лежал в конверте, на котором ничего не было написано. Он был выписан на «предъявителя», что потрясло, как вы понимаете, все мое банковское мировоззрение, ибо один миллион швейцарских франков равен примерно ста миллионам французских. Можно, конечно, поскорбеть над девальвацией нашей валюты, но надо признать, что и с такими деньжатами можно позволить себе хорошее жаркое с корнишонами!
Сто миллионов на предъявителя! Сто миллионов, которые любой, например я, может взять и получить! У меня даже голова закружилась! Нет, я вовсе не жадный. Это не в моем духе. Я из тех, кто убежден, что не надо иметь много денег, главное — чтобы их было достаточно. Лично мне их всегда хватало, чтобы прилично существовать, накормить Фелиси и угостить кофе со сливками и рогаликом женщин, которые были добры ко мне.
Но мы живем в гнилые времена, когда с помощью денег можно сделать все — и это ни для кого не секрет, и чек такого достоинства впечатляет так же, как Ниагарский водопад.