Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте
Шрифт:
— Пожалуй, синьор подеста, этот парень наведет нас на след; сейчас я им займусь.
И тотчас же, не сходя с места, он принялся расспрашивать Дженнаро и вскоре понял из его ответов, что эта Джиневра — та, которую он ищет.
Нить была найдена, остальное было уже легче легкого.
Он понимал, что с помощью подесты ему будет куда легче пробраться в монастырь, осмотреть все на месте и все подготовить для похищения Джиневры. Необходимо было теперь полностью завоевать доверие подесты, чтобы у того не оставалось ни малейшего сомнения в честности его намерений. Он отвел подесту в сторону и сказал ему:
— Нам с вами надо кое-что обсудить. Ждите меня в харчевне Солнца; я же пока посмотрю, не сможет ли этот малый указать мне юношу, который так часто навещает Джиневру.
Дон Литтерио направился к харчевне, а дон Микеле привел садовника к месту развода караула, где было полно всякого военного люда, и спросил его:
— Нет ли его тут?
Дженнаро огляделся, увидел Фьерамоску и ответил:
— Да вот он!
Спросив одного из солдат, как зовут этого человека, дон Микеле окончательно убедился, что нашел ту, кого искал.
Пятью минутами позже он уже был с подестой в харчевне, совершенно безлюдной в такую раннюю пору, и они уселись друг против друга по обе стороны стола, на котором стояли два кубка и кувшин греческого вина.
Дон Микеле начал с очень скромным видом:
— Ну, дело ясно. Но прежде чем приступить к нему, разрешите сказать вам два слова. Дон Литтерио, я немало пошатался по свету и могу похвалиться, что с первого взгляда распознаю человека порядочного. Из наших немногих бесед я сразу заключил, что еще не встречал ума, подобного вашему.
Подеста всем своим видом показал, что не может принять такой похвалы.
— Нет, нет, оставьте… я ведь говорю что думаю. Вы меня еще не знаете. Если б я думал обратное, я бы сказал напрямик: «Вы уж меня извините, синьор подеста, но вы — олух». Следовательно, будь я мошенником, я бы поискал другого. Но скажу без ложной скромности — я человек честнейший, а потому не боюсь иметь дело с таким проницательным умом. Теперь я вам откроюсь во всем, и вам не придется верить мне на слово: я вам докажу, что вы имеете дело с благородным человеком.
Тут он пошел плести одну басню за другой: будто он великий грешник, ходивший на покаяние ко гробу Господню; будто некий отшельник в Ливане отпустил ему наконец грехи, но наложил на него епитимью: семь лет он должен скитаться по свету и где только можно творить добро, пусть даже с опасностью для собственной жизни, пребывая в бедности и унижении; и будто таким образом он и служит людям, отдавая им все свои силы я знания, накопленные за долгие годы странствий по Персии, Сирии и Египту.
— Теперь, — продолжал он, — вам должно быть понятно, почему я так настойчиво стараюсь исцелить вашего друга от любви и спасти его душу от грозящего ей вечного проклятия. Его возлюбленная, несомненно, та самая мадонна Джиневра из монастыря святой Урсулы. Ваше дело — свести меня с ней. Но вы, может быть, все-таки боитесь, что я обманщик, и не можете решиться привести неизвестного вам человека в эту святую обитель; что ж, вы тысячу раз правы.
Дон Литтерио так и вскинулся.
— Нет, повторяю, вы тысячу раз правы; ни у кого на лбу не написано, что он честен. А подлецам нет числа! Но скоро я вам, с Божьей помощью, покажу, что могу одним только взглядом извлечь сокровища из недр земли, остановить полет пули и проделать немало других труднейших дел, причем вам достанется львиная доля а с меня хватит лишь немногого на поддержание моей бренной жизни; и вот тогда-то вы подумаете: «Этот человек может стать богачом и жить в роскоши; он же довольствуется малым и живет в бедности; стало быть, все, что он говорил, — истинная правда и он не заслужил подозрений в мошенничестве». Еще два слова — и я кончаю: многим встреча со мной пошла на пользу; вам я тоже мог бы пригодиться. Подумайте обо всем и решайтесь поскорее. Обет, который я выполняю, бродя по свету, не позволяет мне оставаться более недели на одном месте.
Подеста выслушал эту речь, разинув рот и затаив дыхание, и устыдился своих дурных мыслей. Однако, желая проявить осмотрительность, он отвечал, что охотно окажет помощь, если увидит хоть одно из этих чудес.
Они расстались, договорившись о том, что дон Микеле как можно скорее разузнает, не зарыт ли где в окрестностях клад, и сообщит об этом подесте.
Подготовив таким образом подесту и видя, что обман удался на славу, дон Микеле принялся расставлять силки. Он разыскал Боскерино и сказал ему, что герцогу нужны его услуги. Боскерино, которого при одном упоминании имени герцога бросало в дрожь, ответил, даже не спросив, что от него требуется:
— Я готов. Дон Микеле, еще ничего не открывая ему, сказал только одно:
— Жди меня у ворот, которые выходят на берег и ведут к мосту святой Урсулы (перемирие, принятое французским полководцем, давало теперь возможность осажденным выходить за городские стены).
Боскерино пришел в назначенное место без опоздания; дон Микеле тоже не замедлил явиться с каким-то свертком под мышкой.
Если бы мы последовали за ними, мы бы увидели, что они прошли берегом почти на милю дальше моста, соединяющего остров с материком, затем повернули налево, с трудом пробираясь сквозь густой кустарник, которым поросла пустынная долина, и вошли в старую кладбищенскую церквушку, заброшенную уже много лет назад. Но, чтобы нам дважды не отправляться в один и тот же поход, отложим его до наступления темноты; надеемся, что читатель будет нам за это признателен.
Скажем только, что около шести часов вечера дон Микеле явился на площадь, подошел к подесте, сидевшему в лавке цирюльника, и шепнул ему:
— Место найдено. Сегодня в одиннадцать часов я буду у ваших дверей. Смотрите будьте готовы.
И в самом деле, ровно в одиннадцать дон Микеле уже стоял перед домом подесты. Тот вышел, осторожно, стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь, и тихо, не разговаривая, они пошли по темным улицам и переулкам (уличных фонарей тогда еще не было) и вскоре очутились за городом.
Шли они долго; слышали, как на башне замка пробило полночь; звук едва донесся до них — ветер относил его; к этому времени они уже миновали монастырь святой Урсулы к берегом направлялись к полуразрушенной церкви. Путь их лежал пустынной, унылой долиной, заросшей низким кустарником, который, по мере того как они продвигались, становился все более непроходимым. Тропинка скоро затерялась в рыхлом песке, в который они проваливались чуть не по колено: то тут, то там им встречались русла высохших потоков, заваленные крупной галькой и валунами, обкатанными водой; но хотя наши путники совместными усилиями преодолевали все эти препятствия, настроены они были далеко не одинаково.