Евангелие от обезьяны
Шрифт:
Не знаю, что заставило меня снять трубку. Очень глупо ведь снимать телефонные трубки в помещении, в котором лежит мертвец и в которое ты проник нелегально через окно, разве нет? И тем не менее я, как запрограммированный акулами НЛП зомби, не задумываясь ломанулся к телефону. «Колдун ударил в тантам, негр встал и пошел». Наверное, это было очередное за бесконечный день наитие.
Потому что когда я, кое-как обмотав ладонь полой футболки, поднес к уху трубку и сказал в нее «Алло», размеренный мужской голос с едва заметным акцентом произнес:
– Добрый день. Могу я услышать Веронику Аристарховну?
Конечно, Аристарх – не такое уж редкое имя, и мой тесть Аристарх Андреевич имеет в Москве, наверное, не одну тысячу тезок. Я также уверен в том, что у некоторых из этих тезок есть дочери, которых тоже зовут Верониками. Но надо быть в десять раз наивнее Толи Болдырева, чтобы решить, будто именно одна из этих дочек сейчас понадобилась кому-то, кто звонил в квартиру мертвого Бара. Таких совпадений не бывает.
– Она отошла, – ответил я как можно более мягким голосом. – Могу я узнать, кто ее спрашивает?
– Меня зовут Марат, – ответили на том конце провода. – Я друг хозяина этой квартиры. А ямогу узнать, с кем имею честь?
Я хотел было представиться старшим лейтенантом Поповым, оперуполномоченным ОВД «Центральный», и учинить таинственному незнакомцу телефонный допрос под угрозой ареста. Но что-то вдруг подсказало мне: с этим персонажем такое не прокатит. Не знаю… Было что-то в его голосе, какой-то стержень. На том конце провода явно висел не зашуганный лох вроде Порокова. Там был парень из тех, кто в ответ на дешевые ментовские разводки вежливо просит официальную повестку и кладет трубку.
Поэтому я ответил правду:
– Можете. Это ее муж.
– Алексей?
– Он самый.
Про себя я отметил, что этот парень не просто знаком с Верой. Этот парень знаком с Верой настолько близко, что в курсе, как зовут ее мужа. Много ли людей знают, к примеру, имена супругов своих коллег по работе? Единицы. И где-то в недрах моего мозга – даже не так уж и глубоко – начинает вызревать перенеприятнейшая догадка.
– А почему вы здесь, Алексей? – продолжает между тем человек, представившийся Маратом. – Что-нибудь случилось?
– Случилось, – признаюсь после мини-паузы. – Рефкат Шайхутдинов мертв.
– Вы уже вызвали милицию?
Мне показалось, он был не особо удивлен известием.
– Не вызывал. И, честно говоря, не собирался.
– Пожалуйста, не вызывайте пока милицию. Я буду через час, – попросил Марат и повесил трубку.
Хороши дела, подумал я.
И вернулся к компьютеру. Кем бы ни оказался на самом деле этот Марат, до его прихода у меня есть час, чтобы найти то, с чем меня так хотел познакомить некий, как его обозначил Пороков, человек.
Я уже почти не сомневаюсь, что знаю, кто именно. Но по-прежнему не имею ни малейшего понятия, зачем ей все это понадобилось и что вообще, мать твою, происходит.
Но всему свое время. А сейчас – время старой «Тошибы».
Один час тридцать одна минута.
Долго искать нужный файл мне не пришлось. Потому что он был открыт.
Он назывался Evangelie_Ot_Obezyany, представлял собой монолог перед невидимой аудиторией и начинался так:
«…очень жарко. Трудно сидеть и говорить. Хочется перестать быть чем-то, способным испытывать жару, раствориться в воздухе, выпасть конденсатом на внешней стороне бутылки. Еще несколько дней назад именно так бы я и поступил. Но кое-что произошло. Кое-что важное. Он вернулся, представляете?...»
А заканчивался вот как:
… и вот вам правда.
Вы придете в мой горящий дом, и прочтете, и захотите знать. И в этот раз я не отвернусь от вас, не закрою двери перед вашими лицами. Я не буду наблюдать с презрением сквозь триплексы бункера. Я встану у окна, и пусть нас освещает одно солнце. Я не стану лгать.
Вы скажете: «Но ведь ты никогда не верил!»
И это будет правда.
Я никогда не верил в избранность Азимута. Более того, всю свою жизнь я носил в себе ненависть к этому человеку. За обиды, унижения и то, чем я так и не смог стать. Но я верил в его музыку. Верил в то, что она несла нечто непонятное мне. Эта была сила, которая появилась в мозгах у гениального ублюдка. Сила, которая перекроила весь мир, и пусть на ничтожное мгновение, но сделала его прекрасным. Сделала его лучше, чем он на самом деле мог быть. Музыка, сотворившая чудо. Я этого не понял, не в состоянии был понять, но принял, а значит, уверовал.
Вы скажете: «Но ведь это обман! Ведь если тебе верить, Азимут не писал этой музыки!».
И это будет правда.
Он никогда не писал ее сам. Он был всего лишь транслятором, свитчем, трансформаторной станцией для силы, которая была зарыта намного глубже пластов нашей генетической памяти, и к тому же не была задавлена тем, что мы называем интеллектом, самосознанием, человечностью. Это была чистая энергия эволюции, сила, идущая из такой темной исторической глубины, что, наверное, подай они ее неразбавленной – и мир бы просто не выдержал. Не устоял, не смог сопротивляться, не стал бы сопротивляться. Он бы растворился в этой силе, и его уже невозможно было бы контролировать. Его бы и незачем было контролировать. Эта музыка в чистом виде изменила бы саму логику вещей, перемешала все знаки и срастила бы человечество с чем-то большим, и, как мне кажется, с чем-то прекрасным. Быть может, это и стало бы той самой новой ступенью эволюции, о которой мы мечтали, сидя перед древними компьютерами. О которой мечтал я сам. Ступенью, после которой, держась за музыку, как за поручни, мы пришли бы к одинокому крутому парню и принесли Ему нашу вечность. И разве не должны мы быть благодарны Азимуту за это? За то, что он не был Богом. За то, что он всего лишь нес Его крест.
Вы скажете: «У тебя нет права говорить за него! Ты был никто, ты прожил ничтожную жизнь и остался никем!»
И это тоже будет правда.
Но у меня есть право говорить за себя.
Впервые за долгое время взять шнур и подключить его к разъему. Услышать, как работает приемный блок, почувствовать боль между висками…
…и создать евангелие апостола, не простившего и жившего ненавистью. Историю его последнего похода против мессии, который оказался всего лишь человеком. Историю маленького шага к одинокому крутому парню, сидящему среди галактик и ждущему мою вечность.
Рассказать правду. А я, наверное, больше ничего и не умею.
Потому что тот, кто действительно ждет окончания моего рассказа, знает, что
Многоточия после последней фразы не было.
В дверь позвонили минут через пять после того, как я закончил читать – читать ввиду цейтнота отрывками, не подряд, но каким-то трансцендентальным образом понимая, что главное от меня не ушло.
Все эти пять минут я сидел, словно обухом оглоушенный, и втыкал в незримую точку на противоположной стене. Точка была прозрачно-серая, похожая на каплю и расходящаяся волнами. Лишь когда трель звонка вывела меня из ступора, я перевел взгляд с нее на настенные часы.