Евгений Евтушенко. Все стихи

Евтушенко Евгений Александрович

1963

Советская поэзия. В 2-х томах.

Библиотека всемирной литературы. Серия третья.

Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.

Москва: Художественная литература, 1977.

Пора вставать…

Пора вставать… Ресниц не вскинуть сонных. Пора вставать… Будильник сам не свой. В окно глядит и сетует подсолнух, покачивая рыжей головой. Ерошит ветер зябнущую зелень. Туманами покрыта вся река, как будто это на воду присели спустившиеся с неба облака. И пусть кругом еще ночная тишь, заря с отливом розовым, нездешним скользит по непроснувшимся скворешням, по кромкам свежевыкрашенных крыш. Пора, пора вглодаться и вглядеться в заждавшуюся жизнь. Все ждет с утра. Пора вставать… С тобой рассталось детство. Пора вставать… Быть молодым пора…

1950

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Последний мамонт

Ступал он трудно по отрогу над ледовитою рекой. Их было раньше, гордых, много, и был последний он такой. Не раз испробованный в буре, сегодня сдал он, как назло. Ему

от стрел, торчащих в шкуре, внезапно стало тяжело. Он затрубить пытался слабо, чтоб эхо вздрогнуло вдали, но повалился с хрипом набок, и стрелы глубже в бок вошли. Уже над шкурой кто-то трясся, и, занимаясь дележом, умело кто-то резал мясо тяжелым каменным ножом. О, знали б люди эти если, что мамонт, грозен и суров, потомкам будет интересней всех исполнительных слонов и что испытанные в битве, когда он мчался напролом, еще не сдавшиеся бивни храниться будут под стеклом!..

1956

Евг. Евтушенко. Взмах руки. Стихи.

Москва: Молодая гвардия, 1962.

Последняя попытка

Моей жене Маше, подарившей

мне с той поры, как было написано

стихотворение, двух сыновей —

Женю и Митю.

Е. Е. 1993

Последняя попытка стать счастливым, припав ко всем изгибам, всем извивам лепечущей дрожащей белизны и к ягодам с дурманом бузины. Последняя попытка стать счастливым, как будто призрак мой перед обрывом и хочет прыгнуть ото всех обид туда, где я давным-давно разбит. Там на мои поломанные кости присела, отдыхая, стрекоза, и муравьи спокойно ходят в гости в мои пустые бывшие глаза. Я стал душой. Я выскользнул из тела, я выбрался из крошева костей, но в призраках мне быть осточертело, и снова тянет в столько пропастей. Влюбленный призрак пострашнее трупа, а ты не испугалась, поняла, и мы, как в пропасть, прыгнули друг в друга, но, распростерши белые крыла, нас пропасть на тумане подняла. И мы лежим с тобой не на постели, а на тумане, нас держащем еле. Я — призрак. Я уже не разобьюсь. Но ты — живая. За тебя боюсь. Вновь кружит ворон с траурным отливом и ждет свежинки — как на поле битв. Последняя попытка стать счастливым, последняя попытка полюбить.

1986, Петрозаводск

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Потеря

Потеряла Россия в России Россию. Она ищет себя, как иголку в стогу, как слепая старуха, бессмысленно руки раскинув, с причитаньями ищет буренку свою на лугу. Мы сжигали иконы свои. Мы не верили собственным книгам. Мы умели сражаться лишь с пришлой бедой. Неужели не выжили мы лишь под собственным игом, сами став для себя хуже, чем чужеземной ордой? Неужели нам жить суждено то в маниловском, молью побитом халате, то в тулупчике заячьем драном с плеча Пугача? Неужели припадочность — это и есть наш характер, то припадки гордыни, то самооплева — и все сгоряча? Медный бунт, соляной и картофельный — это как сон безопасный. Бунт сплошной — вот что Кремль сотрясает сегодня, как будто прибой. Неужели единственный русский наш выбор злосчастный — это или опричнина или разбой? Самозванство сплошное. Сплошные вокруг атаманы. Мы запутались, чьи имена и знамена несем, и такие туманы в башках на Руси, растуманы, что неправы все сразу, и все виноваты во всем. Мы в туманах таких по колено в крови набродились. Хватит, Боже, наказывать нас. Ты нас лучше прости, пожалей. Неужели мы вымерли? Или еще не родились? Мы рождаемся снова, а снова рождаться — еще тяжелей.

13 марта 1991

Евгений Евтушенко.

Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

Поэт (Предощущение стиха…)

В. Корнилову

Предощущение стиха у настоящего поэта есть ощущение греха, что совершен когда-то, где-то. Пусть совершен тот грех не им — себя считает он повинным, настолько с племенем земным он сросся чувством пуповины. И он по свету, сам не свой, бежит от славы и восторга всегда с повинной головой, но только — поднятой высоко. Потери мира и войны, любая сломанная ветка в нем вырастают до вины, его вины — не просто века. И жизнь своя ему страшна. Она грешным-грешна подавно. Любая женщина — вина, дар без возможности отдарка. Поэтом вечно движет стыд, его кидая в необъятность, и он костьми мосты мостит, оплачивая неоплатность. А там, а там, в конце пути, который есть, куда ни денься, он скажет: «Господи, прости…» — на это даже не надеясь. И дух от плоти отойдет, и — в пекло, раем не прельщенный, прощенный господом, да вот самим собою не прощенный…

1965

Евгений Евтушенко. Стихи.

Россия — Родина моя. Библиотечка русской советской поэзии в пятидесяти книжках.

Москва: Художественная литература, 1967.

При каждом деле есть случайный мальчик…

При каждом деле есть случайный мальчик. Таким судьба таланта не дала, и к ним с крутой неласковостью мачех относятся любимые дела. Они переживают это остро, годами бьются за свои права, но, как и прежде, выглядят невзросло предательски румяные слова. У них за все усердная тревога. Они живут, сомнений не тая, и, пасынки, они молчать не могут, когда молчат о чем-то сыновья. Им чужды те, кто лишь покою рады, кто от себя же убежать не прочь. Они всей кожей чувствуют, что надо, но не умеют этому помочь. Когда

порою, без толку стараясь, все дело бесталанностью губя, идет на бой за правду бесталанность, талантливость, мне стыдно за тебя.

1954

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Пришли иные времена…

Пришли иные времена. Взошли иные имена. Они толкаются, бегут. Они врагов себе пекут, приносят неудобства и вызывают злобства. Ну, а зато они — «вожди», и их девчонки ждут в дожди и, вглядываясь в сумрак, украдкой брови слюнят. А где же, где твои враги? Хоть их опять искать беги. Да вот они — радушно кивают равнодушно. А где твои девчонки, где? Для их здоровья на дожде опасно, не иначе — им надо внуков нянчить. Украли всех твоих врагов. Украли легкий стук шагов. Украли чей-то шепот. Остался только опыт. Но что же ты загоревал? Скажи — ты сам не воровал, не заводя учета, все это у кого-то? Любая юность — воровство. И в этом — жизни волшебство: ничто в ней не уходит, а просто переходит. Ты не завидуй. Будь мудрей. Воров счастливых пожалей. Ведь как ни озоруют, их тоже обворуют. Придут иные времена. Взойдут иные имена.

1963

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Пролог (Я разный…)

Я разный — я натруженный и праздный. Я целе- и нецелесообразный. Я весь несовместимый, неудобный, застенчивый и наглый, злой и добрый. Я так люблю, чтоб все перемежалось! И столько всякого во мне перемешалось от запада и до востока, от зависти и до восторга! Я знаю — вы мне скажете: «Где цельность?» О, в этом всем огромная есть ценность! Я вам необходим. Я доверху завален, как сеном молодым машина грузовая. Лечу сквозь голоса, сквозь ветки, свет и щебет, и — бабочки в глаза, и — сено прет сквозь щели! Да здравствуют движение и жаркость, и жадность, торжествующая жадность! Границы мне мешают… Мне неловко не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка. Хочу шататься, сколько надо, Лондоном, со всеми говорить — пускай на ломаном. Мальчишкой, на автобусе повисшим, Хочу проехать утренним Парижем! Хочу искусства разного, как я! Пусть мне искусство не дает житья и обступает пусть со всех сторон… Да я и так искусством осажден. Я в самом разном сам собой увиден. Мне близки и Есенин, и Уитмен, и Мусоргским охваченная сцена, и девственные линии Гогена. Мне нравится и на коньках кататься, и, черкая пером, не спать ночей. Мне нравится в лицо врагу смеяться и женщину нести через ручей. Вгрызаюсь в книги и дрова таскаю, грущу, чего-то смутного ищу, и алыми морозными кусками арбуза августовского хрущу. Пою и пью, не думая о смерти, раскинув руки, падаю в траву, и если я умру на белом свете, то я умру от счастья, что живу.

1955

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Проснуться было, как присниться…

Проснуться было, как присниться, присниться самому себе под вспыхивающие зарницы в поскрипывающей избе. Припомнить — время за грибами, тебя поднять, растереби, твои глаза открыть губами и вновь увидеть в них себя. Для объяснений слов подсобных совсем не надо было нам, когда делили мы подсолнух, его ломая пополам. И сложных не было вопросов, когда вбегали внутрь зари в праматерь — воду, где у плесов щекочут ноги пескари. А страх чего-то безотчетно нас леденил по временам. Уже вокруг ходило что-то, уже примеривалось к нам. Но как ресницами — в ресницы, и с наготою — нагота, себе самим опять присниться и не проснуться никогда?

Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.

Москва, Изд-во АО «ХГС» 1995.

Процессия с мадонной

Людовико Коррао

В городишке тихом Таормина стройно шла процессия с мадонной. Дым от свеч всходил и таял мирно, невесомый, словно тайна мига. Впереди шли девочки — все в белом, и держали свечи крепко-крепко. Шли они с восторгом оробелым, полные собой и миром целым. И глядели девочки на свечи, и в неверном пламени дрожащем видели загадочные встречи, слышали заманчивые речи. Девочкам надеяться пристало. Время обмануться не настало, но как будто их судьба, за ними позади шли женщины устало. Позади шли женщины — все в черном, и держали свечи тоже крепко. Шли тяжелым шагом удрученным, полные обманом уличенным. И глядели женщины на свечи и в неверном пламени дрожащем видели детей худые плечи, слышали мужей тупые речи. Шли все вместе, улицы минуя, матерью мадонну именуя, и несли мадонну на носилках, будто бы стоячую больную. И мадонна, видимо, болела равно и за девочек и женщин, но мадонна, видимо, велела, чтобы был такой порядок вечен. Я смотрел, идя с мадонной рядом, ни светло, ни горестно на свечи, а каким-то двуединым взглядом, полным и надеждою, и ядом. Так вот и живу — необрученным и уже навеки обреченным где-то между девочками в белом и седыми женщинами в черном.