Эволюция
Шрифт:
Но ничего из этих мрачных размышлений нельзя было применить к Милло и Яхне.
Они оба появились на свет в то время, когда родители имели возможность заботиться о них. Они пережили опасности раннего детства. Они выросли здоровыми и умными. У Яхны скоро должны были начаться менструации, поэтому Руд уже ожидал появления своего первого внука. И сейчас из-за случайной весенней бури и своей собственной непростительной небрежности он был лишён всего, во что вложил столько сил и любви.
Поглощённый мыслями, Руд вышел из селения. Он направился к грубо построенным трущобам костолобых.
Костолобые тупо провожали его взглядами.
Но они могли быть полезными.
Он набрёл на одну самку, которая была моложе остальных. Это была та самая самка, которую изводила Яхна незадолго до той бедственной вылазки к морю.
Она тупо смотрела на него; её нелепый плоский череп был испачкан грязью. Он знал, что она была того же возраста, что и Яхна, но она была более развитой, чем его дочь: костолобые росли быстрее, жизнь их была тяжелее, и они умирали раньше. Она сидела в грязи, одетая в развязанную кожаную накидку, и играла потрёпанной сломанной подвеской. У костолобых было достаточно ума, чтобы восхищаться изделиями людей, но всё же недостаточно, чтобы делать их самим: у костолобого можно было купить всё, что угодно, за бусы из бивня мамонта или за вырезанный из кости гарпун.
Повинуясь внезапному импульсу, не осознавая собственных действий, Руд нагнулся и сорвал накидку с тела самки. Если бы не её выступающее лицо и уплощённая голова, её тело было бы не таким уж и плохим, подумал он; ей ещё предстояло в полной мере обрести медвежью коренастость взрослых особей.
Он ощутил эрекцию, натянувшую его собственную одежду.
Он встал на колени, схватил самку за лодыжки и развернул её на спину. Она легко подчинилась, раздвигая ноги; очевидно, её использовали таким способом уже не в первый раз. Шаря по её теплой плоти, он обнаружил, что её промежность и задний проход были покрыты коркой грязи. Он очистил её пальцами.
А затем он вошёл в неё одним яростным толчком. На короткие бурные мгновения ему удалось забыть тот бедственный момент, когда налетела буря, и когда он понял, что потерял Яхну и Милло на льду.
Но всё быстро прошло. Слезая с девочки, он испытал глубокое, выворачивающее наизнанку чувство отвращения. Воспользовавшись уголком её накидки, он почистил себя.
Девочка, всё ещё голая, перевернулась на спину и протянула руки в бессловесной просьбе.
Он носил на шее подвеску — зуб пещерного медведя. Он сорвал его с шеи, разрывая завязку из оленьей кожи, и бросил его в грязь. Костолобая девочка сгребла подвеску и держала её перед своим лицом, поворачивая раз за разом и созерцая её бесконечные тайны. Струйка крови сочилась с её ушибленных бёдер.
Яхна и Милло продолжали шагать вдоль побережья, по-прежнему надеясь отыскать мыс, на котором они в последний раз видели отца и его компаньонов. Ночью они строили снежные дома, если под рукой был снег, или спали под наскоро построенными навесами. Лук Яхны и быстрые рефлексы Милло продолжали снабжать их некоторым количеством еды — мелкими зверями и птицами.
Они могли и дальше прокармливать себя, и
Дети брели вперёд; у них просто не было выбора. Но они похудели, с каждым днём уставали всё больше, а их одежда постепенно рвалась. Они медленно умирали — Яхна понимала это. Хотя их направляли вышние духи, жившие внутри них, они пока не знали всего, что им следовало делать, чтобы поддерживать свою жизнь.
Они пришли туда, где граница произрастания лесов отклонялась на север, поэтому им пришлось продираться через небольшой лес. Лиственные деревья, сосны и ели росли редко и были искривлёнными: тощие и лишённые листвы, они выглядели странно хилыми. Дорожка, по которой шли дети, была протоптана оленями или козлами, и поросла мягким мхом. Она петляла среди деревьев, и иногда вела через более открытые поляны.
Когда свет потускнел, а очередной мрачный день подошёл к концу, тени деревьев полосами легли на землю, а подлесок почернел. Пять миллионов лет отделяли Яхну и Милло от Капо, последнего из их предков, обитавшего в лесу, и лес казался им местом, населённым множеством чудовищ и демонов. Охваченные тревогой, они поспешили вперёд.
Наконец, они вырвались из леса. Они вышли на участок занесённой снегом степи, где жёлтый ковёр из трав обрывался на зубчатом краю утёса. За ним до самой линии горизонта раскинулось неспокойное море; паковый лёд стонал и хрустел вдали, как всегда.
Но перед детьми встала стена плоти и рогов. Это было стадо большерогих оленей — существ, которых однажды назовут также ирландским оленем. Они шли огромной массой, щипая молодую траву, которая с надеждой прорастала сквозь припорошивший её снег.
Во главе стада был огромный самец. Он глядел на детей сверху вниз, скосив глаза от своей длинной морды. На его спине находился мясистый горб, гора жира, помогающая ему выдержать трудные времена; сейчас, ранней весной, горб был тощим. А его рога, каждый из которых вдвое длиннее человеческого роста, были большими тяжёлыми скульптурами, странно напоминающими раскрытые руки великана с похожими на пальцы отростками, отрастающими от гладких лопат.
В одном только этом стаде, простиравшемся дальше, чем видели дети, были тысячи оленей. Подобно многим гигантским травоядным в это парадоксально богатое время, большерогие олени процветали и жили огромными мигрирующими стадами, бродившими по всему Старому Свету от Англии до Сибири и Китая. И это обширное стадо надвигалось на Яхну и Милло. Это был медленно движущийся барьер; раскатисто грохотали стукающиеся рога, урчали животы. Воздух был полон удушливой вони мускуса и навоза.
Убраться с их пути было для детей вопросом жизни и смерти. Яхна сразу увидела, что они не смогут разминуться со стадом, если побегут от берега: для этого оно было слишком велико и слишком широко разбрелось в стороны. Конечно, олени не зашли бы далеко в лес, но они бы загнали детей в ту сгущающуюся темноту, которая была таким местом, куда она уж точно не захотела бы вернуться.