Эволюция

Бакстер Стивен М.

Внезапно она схватила брата за руку:

— Бежим! Утёс!

Они бежали по мёрзлой траве. Край утёса резко уходил вниз под край торфяника. Дети торопливо забрались на него. Лук на спине у Яхны цеплялся за каменные выступы, замедляя её движение. Но они сделали это. Они сжались на узком выступе, глядя на океан чёрно-бурой шерсти, который медленно обтекал вершину утёса.

Огромный самец безразлично наблюдал за происходящим. Потом он отвернулся и опустил свою отягощённую рогами голову.

Носить рога было тяжело, словно грузы на вытянутых

в стороны руках, и строение шеи самца изменилось, чтобы выдерживать такое бремя благодаря огромным позвонкам и мускулам, похожим на кабели. Рога использовались для сексуальных демонстраций и дуэлей: когда два таких гигантских самца сталкивались рогами, пригнув головы, это было устрашающее зрелище. Но эти огромные рога обрекли зверей на гибель. Когда лёд отступил, а площадь их местообитаний сократилась, давление отбора стало благоприятствовать меньшим размерам тела. Когда другие виды уменьшались, уступая действию отбора, большерогие олени оказались неспособными отказаться от своих сложных брачных демонстраций. Они стали сверхспециализированным видом, их огромные рога были слишком дороги, и они оказались неспособными справиться с изменениями.

Дети услыхали приглушённое рычание. Яхна подумала, что смогла заметить бледный низкорослый коренастый силуэт, который двигался по снегу, словно мускулистый призрак, и тащил оленя. Это мог быть пещерный лев. Она задрожала.

— И что теперь? — прошептал Милло. — Мы не можем оставаться здесь.

— Нет, — Яхна огляделась вокруг. Она видела, что их уступ вёл вниз по утёсу к отверстию, находившему на несколько человеческих ростов ниже.

— Туда, — сказала она. — Думаю, это пещера.

Он коротко кивнул и пошёл впереди, двигаясь вниз по краю узкого выступа, цепляясь за мел. Но она поняла, что он был испуган сильнее, чем был готов признаться ей.

Наконец, рискованный спуск закончился; они спрыгнули в отверстие и лежали, пытаясь отдышаться, на твёрдом полу. Пещера, проточенная в пласте мела, уходила в темноту. Пол был покрыт слоем гуано и осколками яичной скорлупы. Наверное, чайки использовали это место в качестве гнездовья. На полу в разных местах чернели пятна — не очаги, но явно кострища.

— Смотри, — сказал Милло, и его голос был полон удивления. — Мидии.

Он был прав. Небольшие моллюски лежали кучкой, окружённые разбросанными осколками кремня. Вспышка любопытства заставила её задаться вопросом о том, как они сюда попали. Но голос голода звучал всё громче, и они вдвоём принялись за мидий. Они отчаянно пробовали взломать ракушки своими пальцами и каменными лезвиями, но ракушки были твёрдыми и не поддавались.

— Экххххмммм.

Они обернулись.

Из темноты в задней части пещеры послышался сердитый голос. Оттуда показался чей-то силуэт. Это был крупный мужчина, одетый в накидку, которая, похоже, была сделана из оленьей шкуры — нет, подумала Яхна, не мужчина.

У него были широкий, выдающийся вперёд нос, мощные коренастые ноги и огромные руки. Это был костолобый, массивный самец. Он сверлил их взглядом.

Дети отступили, прижимаясь друг к другу.

У него не было имени. Его люди не давали себе имена. Он думал о себе как о Старике. И он был старым — старым для своего вида, ему было почти сорок лет.

Тридцать лет из них он жил один.

Он спал в задней части этой пещеры, в дымном, уютном тепле факелов, которые зажигал там. Ранним утром он обследовал берега под утёсами во время отлива, разыскивая моллюсков. С наступлением вечера он так или иначе скоро проснулся бы; вечер был его любимым временем суток.

Но его раньше времени потревожили шум и движение у входа в пещеру. Думая, что это могли бы быть чайки, прилетевшие за его кучами моллюсков — или кто-то похуже, возможно, вроде песца — он вышел на свет тяжёлым шагом.

Не чайки, не песец. Это были два ребёнка. Их тела были высокими и нелепо тощими, руки и ноги — словно усохшие, а плечи — узкие. У них были плоские лица, словно расплющенные могучим ударом, подбородки остроконечные, а головы вздувались смешными пузырями, словно огромные грибы.

Тощий народ. Всегда тощий народ. Он чувствовал огромную усталость — и эхо одиночества, которое с некоторых пор мучало его каждое мгновение бодрствования и отравляло его сны.

Почти не сознавая, что делает, он двигался в сторону детей, протягивая свои огромные руки. Он мог раздавить их черепа, сжав их один раз, или разбить их один об другой, как два птичьих яйца, и всё кончилось бы. Кости уже не одного тощего грабителя валялись на скалистом пляже под этой пещерой, и ещё сколько-то добавится к ним прежде, чем он станет слишком старым, чтобы защищать это место, свой последний оплот.

Дети завизжали, схватившись друг за друга, и бросились к стене пещеры. Но более высокая девочка задвинула другого себе за спину. Он видел, что она была испугана, но пробовала защищать своего брата. И она держала себя в руках. Хотя от страха по голым ногам мальчика текла моча, девочка сохраняла контроль над собой. Она пошарила в своей куртке и вытащила нечто, свисающее с её шеи на нити.

— Костолобый! Костолобый человек! Оставь нас в покое, и я дам тебе это! Красивое, красивое волшебство, костолобый человек!

Глубоко посаженные глаза Старика заблестели.

Подвеска была кусочком кварца — небольшая игла, сверкающая и прозрачная; её грани были отполированы до блеска и гладкости, а на одной стороне был кропотливо вырезан узор, который привлекал взгляд и ослеплял мысль. Девочка качала амулет взад-вперёд, пробуя привлечь его взгляд, и шагнула вперёд от стены.

— Костолобый человек, красиво, красиво…

Старик глядел в голубые глаза, которые, в свою очередь, тоже уставились на него так тревожно и прямо, как это делают тощие: это был взгляд хищника.