Евпраксия
Шрифт:
Лиственные рощи Венского Леса чем-то напоминали окрестности Киева. Так же поднимались вековые деревья, создавая зелёный шатёр из крон, так же по краям тропы извивались, выходя из земли, мощные корявые корни, голосили птицы, а в траве можно было заметить рыжий лисий хвост. Евпраксия ехала, беспрестанно волнуясь: как воспримет её появление тётя Настя, то есть Анастасия Ярославна, средняя дочь Ярослава Мудрого? Больше полувека тому назад принц Венгерский со своим братом скрылся от врагов в Киеве и обосновался при дворе великого князя. Здесь мадьяр и взял себе в жёны юную русскую княжну. Ярослав Мудрый, сам женатый на шведской принцессе, всех своих детей оженил с иностранцами — греками, поляками, немцами, венграми, норвежцами и французами... Ксюша и подумала: перееду из Италии в Венгрию — всё-таки намного ближе к Руси, к маме, к дому, так надёжнее, и отправилась вместе со знакомыми крестоносцами...
Мысли госпожи прервала Паулина:
— Густав обещал, что меня выпишет в Иерусалим.
— Что? — переспросила Опракса. — Для чего? Когда?
— Ну, когда они завоюют Гроб Господень.
Наконец княжна посмотрела на служанку несколько испуганно:
— Но ведь он не женится!
Ясно, что не женится. Я и не поеду поэтому. Пошалили, и хватит. — На губах у немки появилась многозначительная улыбка.
Русская взглянула на неё с укоризной:
Вот ведь ненасытная! С кем не путалась только на моей памяти! Хуже кошки.
Та захмыкала:
Дело молодое, горячее. И природа требует.
За грехи Бог тебя накажет.
Нет, любовь не грех. Я с Верзилой встречалась по любви.
Ох, не знаю, не знаю. Как в такого влюбиться? Он ведь здоровее медведя. Может придавить ненароком.
— Не-ет, наоборот: ласковый и нежный. А огня мужского — на троих хватит. До сих пор всё во мне гудит, ни жива ни мертва, клянусь!
Евпраксия перекрестилась:
— Господи, спаси и помилуй! Что за речи мы ведём богомерзкие?
Паулина пожала плечами:
— Почему богомерзкие? Самые простые, житейские.
Замок Агмунд в красном свете заходящего солнца, с островерхими башенками, зубчатыми стенами, средь густой зелени листвы на горе, выглядел игрушечным. Ниже, под горой, извивалась река. Было слышно, как вращается с шумом, под напором воды, колесо мельницы. Замок приближался, становился крупнее, незаметно превращаясь из игрушки в громадину, подавлявшую своими размерами. Сердце у княжны билось где-то в горле.
Наконец оказались возле рва. Мост к воротам долго не опускали, недоверчиво спрашивая из сторожевой амбразуры: кто, зачем приехал? Люди от герцога Австрийского разъясняли внятно: прибыла племянница вашей госпожи, бывшая императрица, мы её сопровождаем от Вены. Полчаса прошли в тягостном безмолвии, в ожидании участи. Слава Богу, механизм заскрипел, цепи побежали по желобкам, поднялась решётка, и повозка с Ксюшей застучала колёсами по бревенчатому помосту.
Встретить путников вышел начальник охраны замка — седоватый мужчина с тусклой физиономией. Поклонившись коротко, он проговорил:
— Ваша светлость, милости прошу во дворец. Вас не ожидали, и её королевское величество не готовы пока к приёму. Выйдут чуть попозже. Не взыщите уж.
Евпраксия ответила:
— Как им будет угодно. Мне не к спеху.
Зал для трапез поражал отделкой из красного дерева, гобеленами уникальной работы и массивной резной мебелью. В вазе китайского фарфора благоухала сирень. От горящего камина подошла борзая собака, вытянула узкую длинную морду и опасливо понюхала край одежды Опраксы. Как-то боком заглянула в глаза, чуть пошевелила хвостом — неподъёмным от нестриженой шерсти — и вернулась обратно в угол, на персидский ковёр. Видимо, она была очень старой.
Ожидание длилось больше часа. Дверь открыли, и возник распорядитель замка, звавшийся сенешалем. Вёрткий, егозливый, больше походивший на учителя танцев, он склонился в затейливом реверансе и сказал, что её величество скоро спустятся, сразу, как гарцуны [5] накроют на стол. Замелькали слуги, сервируя вечернюю трапезу. Четверть часа спустя камергер объявил:
— Вдовствующая королева Венгрии в изгнании — её величество Анастасо!
В зале появилась невысокая шестидесятисемилетняя дама в тёмном. Посмотрев на неё, Ксюша вспомнила виденную в детстве на стене собора Святой Софии в Киеве иконописную группу — Ярослав Мудрый с семейством; дети были отражены маловыразительно, но жена князя — шведка Ингигерда (в православном варианте — Ирина) — врезалась в память хорошо, чётко: удлинённое аскетичное лицо с узкими, сжатыми губами. Тётя Настя походила на мать совершенно.
5
гарцун — слуга, пробовавший все вина и блюда, чтобы предотвратить отравление императора.
Встав, племянница поклонилась и произнесла по-немецки:
— Здравия желаю, ваше величество.
Да и ты, родимая, не хворай, — отозвалась королева по-русски; голос её звучал глуховато, будто бы со сна. Слышала, слышала про твои деяния на Неметчине, про разрыв с Генрихом... Стыдно, дорогая! Нешто не могли разъехаться по-простому? Ладно, не бледней. Я покойного братца Всеволода Ярославича, твоего отца, больше всех любила. И его наследницу не обижу.
Сядь, поешь. И поведай вкратце, правда ли, что Генрих продал душу нечистому?
Тётя ела медленно — по причине отсутствия нескольких зубов. А княжна, повествуя с жаром свою историю, не могла проглотить ни крошки, только иногда смачивала горло, схлёбывая из серебряной чарки лёгкое белое вино. Изложив все перипетии, попросила робко:
— Тётушка, дозволь приютиться у тебя. Хоть недолго, месяца на два. А затем, коли пожелаешь, я покину замок, возвращусь к матушке на Русь.
Королева Венгрии проворчала мягко:
— Ничего, живи. Можешь погостить. Я тебе поверила, да и Папа Римский на твоей стороне, значит, невиновна. Плохо лишь одно: королева Юдита, что доводится мне невесткой, а проклятому Генриху сестрой, будет вредничать.
Евпраксия похолодела:
— Где ж она теперь?
— Где ей быть, поганке? Здесь, в Агмонде. Ждёт, когда я помру, чтобы распоряжаться богатствами. Коротает дни, предаваясь бражничеству и блуду.
— Свят, свят, свят! Я пропала!
— Ладно, не дрожи раньше времени. Как-нибудь уладим. Я тебя в обиду не дам, под моей защитой ты не пропадёшь. А потом уж — Бог весть... Ешь давай. Отощала, вижу, до крайности. Надо поправляться.
Там же, шесть месяцев спустя,
Штирия, 1097 год, осень