Евпраксия
Шрифт:
Евпраксия молча слушала тарахтение маленькой черной графини. Мертвые слова, мертвые люди. А ей бы жить среди живых. Даже у хмурых норманнов что-то шевельнулось в душах, когда увидели перед собой такую, неожиданную в италийских землях, северную деву. А в этой графине – все женское навеки омертвело, только бьет из нее мощной струей ненасытная жадность и к богатству, и к властвованию. Ежели проглотила бы даже целый мир – все равно не насытилась бы. Неужели папа, ее папа – такой же?
Евпраксия предполагала, что папа примет ее где-то в уютном помещении, сидя за маленьким столиком, покрытым золотой парчой, с серебряным колокольчиком под рукой, чтобы звать к себе, или же с почтительным камерарием позади кресла; надеялась на искренний, доброжелательный, почти отеческий разговор, ведь папа был стар, а она молода, папа каждый день беседовал с богом, а она не ведала, кому пожаловаться на свои несчастья.
Но чем дальше они шли по дворцу с графиней Матильдой, тем пышней и торжественней становились покои, мраморные стены раздвигались шире и шире, потолки убегали ввысь, в недосягаемость, тихие женские шаги отдавались эхом, будто в ночных горах или в какой-нибудь потусторонней пустоте, вокруг открывалось Евпраксии холодное величие, настороженность, даже недоверие. Если бы Евпраксия шла с кем-нибудь другим, то наверняка схватилась бы пугливо за руку спутника. Но только не за руку Матильды!
Ведь это же графиня построила такое прибежище для своих пап, это она прятала их в глубочайших недрах дворца, способного убить человека недоступностью, прежде чем ему сподобится попасть на глаза первосвященника.
Отцы церкви не могли быть слишком скромными – ведь они представляли всемогущего бога. Поэтому положено им думать о величии, всячески добиваться его. Папа Урбан не избегал величия – это Евпраксия поняла, как только вошла в огромный беломраморный зал, посредине которого стоял высоченный и тоже беломраморный трон. Нигде никого; сердце сжимается от белой пустынности, от сразу ощутимой, гнетущей тяжестью огромного, тесанного из цельных мраморных глыб трона (как хвалилась Матильда, его поставил эрцепископ Урсо).
Где же сам папа? Евпраксия растерянно смотрела вперед, озиралась, не решаясь задать такой вопрос графине, пока шла покорно за нею, приближаясь к удивительному даже для нее, для императрицы, трону. Увидела папу внезапно. Тот сидел на троне, одетый в широкую белую одежду, которая сливалась с белым мрамором тронной спинки и подлокотников, на голове у папы круглилась бархатная шапочка, тоже белая, но слишком малая, чтобы закрыть розовую лысину; раньше всего в глаза бросилась эта розовая вытянутая лысина, а потом длинная шея, плоское невыразительное лицо. Урбан был лыс, как пророк Елисей, которого высмеяли дети, за что их растерзали медведицы. Евпраксия невольно вздрогнула от горького предчувствия. Не будет ли она растерзана? Глядя на причудливый папский череп, вспомнила рассказ Журины о том, что чеберяйчики бывают круглоголовые и остроголовые.
У круглоголовых мысли располагаются по всей голове равномерно, у остроголовых собираются в вершине, в маковке вытянутой и при малейшей неосторожности вылетают из головы. Остроголовые – пустоголовые. Бойся их!
Остерегайся!
Пока медленно подходила к папе, смогла рассмотреть и его трон.
Держался он на спинах двух приземистых беломраморных слонов. Высокая трегугольная спинка украшена резьбой, увенчана мраморным цветком, из лепестков которого круглится что-то, наподобие папской лысины. Такие же мраморные лысины украшают верхушки колонн-столбиков, что окружают трон.
Низ трона – в резвых кругах с крестами, на боковых стенках низа – какие-то надписи, а на передней – подножии – примостились у ног папы беломраморные орлы. Слоны под троном стоят спокойно и покорно, зато орлы взъерошили крылья, устрашают того, кто приближается, так и готовы сорваться, рвануться навстречу, хищно и безжалостно клюнуть.
Графиня Матильда опередила Евпраксию. Мелко переступая, почти добежала до трона, пала, прижалась щекой к белой туфле папской, потом закатила темные глаза-кружочки вверх – лицезреть святейшего; тот милостиво наклонился с сиденья, подал руку для поцелуя, попытался улыбнуться сухими узкими губами; в тот же миг увидел своими бесцветными, как у старого орла, глазами Евпраксию. Она стояла за Матильдой, к папской туфле не приникала, не склонялась в покорности.
Урбан отдернул руку от губ Матильды, откинулся к спинке трона, поднял глаза вверх; графиня пугливо-осторожно подавала Евпраксии какие-то знаки, но Евпраксия то ли не замечала их, то ли не хотела замечать – стояла оцепенело перед чудным троном, не отрывая взгляда не от папы, нет, – от орлов, которые охраняли папские ноги и намеревались выклевать ей сердце.
Наконец подошла ближе, наклонила голову, сказала:
– Пришла за вашим благословением, наисвятейший отче. И за вашей помощью.
Тогда папа осеяил ее медленно крестом, подал ей руку, и она поцеловала руку: надеялась получить от нее помощь.
Матильда радостно закивала: так, так, ах, как прекрасно и как она рада, что устроила эту встречу и что все начинается просто как нельзя лучше, именно так должно начинаться. И все благодаря ей, Матильде, благодаря ее доброму сердцу, ее любви к справедливости и к святости. О, должна, должна восторжествовать в мире святость: этой великой цели она посвятила всю свою жизнь. Великой цели – великая жизнь. Соединенная с делами римской церкви, с ее первосвященниками. Искала у них опоры она, Матильда, – они искали опоры у нее, у Матильды. Что они сами по себе? Что Григорий, Виктор, Урбан? Не много сделаешь, ежели не на что действовать.
Деньги давала им она, графиня Тосканская. Не могли разбрасываться словами, ибо все их слова – от бога, что ж, тогда говорила за них она. Не имели ни одной близкой души, навеки обвенчавшись с церковью, что ж, графиня Матильда становилась для них близким человеком, не боясь людской огласки.
Урбан – супруг церкви, Вельф – супруг Матильды, но ни тот ни другой не живет со своей женой. Так говорят. Ну и пусть! Ей все равно! У нее есть великая цель, и она, графиня Матильда Тосканская, призвана ее достичь.
Папа и сейчас, по обыкновению, молчит, что ж, и сейчас говорить будет она, чтобы помочь этой упрямой сарматской женщине.
– Ваше величество, мы со святейшим папой знаем, что вас вывезли в Германию в двенадцать лет. Двенадцатилетний Иисус потерялся, и Мария нашла его лишь через три дня. Он беседовал в храме с учителем.
– Меня никто не ищет. Хотя я тоже потерялась двенадцатилетней, – горько вымолвила Евпраксия.
– А разве вы не в храме и не беседуете со святейшим учителем, ваше величество?! – воскликнула Матильда.