Евреи и Евразия

Бромберг Яков Абрамович

В своей политической активности сионизм исходит из факта торжества в государственном устройстве стран а временного Запада начал формально-демократических; именно в духе этих начал намечает он будущий строй «возрожденной» и «омоложенной» Палестины и вводит свое идейно-политическое течение в общеевропейское демократическо-народоправческое русло. Он приветствует факт образования демократических государств на месте павших абсолютистских и ставит перед общественной совестью народов Запада осуществление своей собственной мечты как дополнение и увенчание общеполитической программы демократизма.

В евразийской литературе, да и во многих произведениях русской общественно-политической и религиозно-философской мысли вообще, высказывались уже догадки о сокровенной онтологической и генетической связи современного поверхностного и вульгарно-фанатического демократизма обездушенных и обезбоженных толп больших городов с их ненасытной жаждой земных благ, наслаждений и зрелищ, — с идейным содержанием и политической практикой воинствующего католицизма. Не ставя себе задачей лишний раз пересказывать здесь соответствующие соображения, к которым мы отчасти еще вернемся, отметим только, что духовно ограниченные, тупо фанатические попытки европеизации восточно-еврейского народа со стороны сионистов заставляют верить, что в грядущей борьбе православно-восточных и европейско-католических начал, имеющей разыграться на границах и полях России-Евразии, — борьбе, исход которой, как мы дальше покажем, далеко не безразличен с точки

зрения судеб восточно-еврейского народа — сионизму неизбежно предстоит сделаться проводником и пособником начал католических, сколь бы парадоксальным и даже комичным ни представлялось подобное утверждение тем из наших единоверцев, кто доселе не счел нужным уяснить себе глубинное различие между православной и католической стихиями христианства в их идейно-религиозном содержании и историческом проявлении. Что, в частности, сионизм считается с папским престолом, как с могущественной политической силой, имеющей оказать свое влияние и в грядущих политических судьбах сионизма, можно заключить из одного факта, в своем роде не менее пикантного, чем наше общее утверждение о том, что в известном смысле сионизм плывет в фарватере католицизма. Мы имеем в виду недавнюю аудиенцию в Ватикане виднейшего сионистского вождя Наума Соколова, сенсационная сторона которой, помимо иудейского вероисповедания г. Соколова, состоит еще и в том, что римско-католическая церковь в своих собственных извечных стремлениях к материальному овладению Св. Землей не может не быть, да и действительно себя выказывает непримиримым противником вожделений сионистских конкурентов. Впрочем, эта предпринятая г. Соколовым попытка полюбовного размежевания интересов сионизма и католицизма в Св. Земле, если действительно о ней шла речь, в призме материалистического сознания периферийного еврея преломляется, кажется, исключительно как обсуждение вопроса о католических церковных имуществах на территории Палестины. Но в этой области г. Соколову, надо думать, известно, что и восточная, греко-российская православная церковь, хотя бы только в этом ограниченном, имущественном смысле, не менее кровно заинтересована в вопросе о политической будущности Палестины. И вот, хотя ватиканский визит г. Соколова представляет собою политический курьез, годный для газетной смеси, эта политическая хромосома все же окрашивается в очень яркие и определенные цвета, если подвергнуть ее действию следующего коварного вопроса: скоро ли мы услышим, как г. Соколов в числе прочих знатных иностранцев посетил Москву для аналогичного ватиканскому свидания с заточенным местоблюстителем патриаршего престола?

Мы отнюдь не предлагаем читателям заняться угадыванием возможных ответов на этот вопрос, в данной постановке и по данному адресу лишенный всякого смысла, что, надеемся, не откажет признать всякий сионист, по причинам, о которых излишне распространяться. Но уже самая эта бессмысленность весьма показательна как непреложная демонстрация крепости и безнадежности того духовного плена, в котором держит периферийного еврея соблазн мощи земной и царствия мира сего.

VII

Наше предыдущее рассмотрение и посильная критика, с точки зрения приемлемых для нас смыслов исторических судеб и метаисторических устремлений религиозного Израиля, распространенных среди еврейской интеллигенции утопий самоопределенческой и сионистской разрослись из стремления опровергнуть обмолвку Л.П. Карсавина относительно проявляемого в среде ее представителей стыда за свое происхождение. В основе нашего возражения лежала мысль о том, что такое еще и ныне нередко наблюдаемое явление коренится не в каких-либо глубинных коллизиях основного духовного субстрата еврейской национально-религиозной культуры с политическими и житейски-бытовыми проявлениями культур окружающих народов. Мы отнесли причины этого стыда к области гораздо более прикладного и утилитарного характера и указали, что он является; только внешней формой бытового приспособления еврейской периферии (с пределами которой область его проявлений в точности совпадает, что, впрочем, с самого начала было ясно для самого Л.П. Карсавина) к исходящим из этого окружения силам религиозного, культурного и политического отталкивания. Но проблема отталкивания переживания в глубине нравственного сознания периферийного человека отнюдь не в тонах большой и мучительной трагедии, и тот образ мятущегося еврея, духовно мучимого алканием истинного братства с окружающим иноверным человечеством, который создан, например, русской интеллигентско-гражданственной беллетристикой, едва ли может быть наблюдаем в эмпирической действительности — надо иметь мужество открыто в этом сознаться. Современный же периферийно-еврейский интеллигент даже щеголяет своим неисканием и нежеланием любви со стороны представителей окружающей стихии и требует для себя только внешне-правового уравнения и удовлетворения на основании чисто формальных, даже в смысле столь излюбленных им «гарантий», упирающихся в пустоту, западно-демократических и уравнительных начал. Ничто ему не чуждо в такой степени, как человечный и истинно-религиозный идеал сближения и примирения в духе истинной, деятельной, подвижничествующей любви.

Несмотря на действительную внешнюю огромность числа мучеников и количества страданий, понесенных историческим еврейством на его воистину тернистом пути, внутренняя ценность и огромная значительность этого приобретенного нравственного капитала — этого сокровища на небесах в смысле Нагорной проповеди — в наше время в значительной степени умалены по вине нашей периферии, поскольку она является представителем и водителем еврейства. Ибо в ней неистребимо чувство некоего официального, обязательного оптимизма, устанавливаемого исключительно в сфере земных, посюсторонних и внутриисторических целей и удовлетворений.

Вот эта-то оптимистически-целевая установка на имеющее последовать в конце долгого и страдальческого пути, но еще в пределах земных, исторических судеб человеческого рода утешительное и вознаградительное благополучие, столь близко напоминающая лжеэсхатологическую устремленность современной демократии с ее верой в прогрессивность земных путей человечества и недаром в столь многих отношениях вливающаяся в ее политическое русло, в наше время с необычайной силой одержимости укрепляется в своем предстоянии духовным очам периферийного еврейства историческими явлениями, связанными с катастрофическими событиями последних десятилетий. Отсюда эта несокрушимая уверенность его, что и в дальнейшем все пойдет к лучшему, что, в частности, и положение евреев среди окружающих народов в аспекте культурном и правовом, в общем, неуклонно улучшается и укрепляется («консолидируется» — выражаясь модным демократическим словечком) и что надлежит с несомненностью ждать и еще дальнейших улучшений в том же направлении.

Именно к разряду этого рода явлений вся еврейская интеллигентская верхушка целиком, без различия «правизны» и «левизны» оттенков, за столь ничтожными исключениями, что их не стоит особо оговаривать, относит тот комплекс событий необычайно напряженного трагизма, чреватый необозримыми последствиями для грядущих мировых судеб человечества, который слишком кратко, лапидарно и неадекватно обозначается как русская революция.

И смешно и грустно видеть трогательные, но, увы, бесплодные усилия, растрачиваемые еврейскими деятелями на совершенно безнадежное дело если не обеления, то хоть количественного преуменьшения беспримерного по своему всеувлекающему захвату участия огромных множеств еврейской интеллигенции в произведении и укреплении большевистского переворота, в «углублении революции» и «социалистическом строительстве». Те, кого

обезоруживает этот слишком явный факт никакими причинно-рационалистическими объяснениями до конца не исчерпываемого увлечения революционной утопией, стараются, по крайней мере, оправдать его перед нравственным сознанием человечества, судом истории и, возможно, перед собственной совестью печальными реминисценциями из времен «кровавого режима» или разными политически-бытовыми условиями. Достаточно, однако, быть свободным от плена старых, хотя и притязающих на вечную молодость радикально-механистических учений, чтобы увидеть, что бесспорный факт современного повального увлечения еврейской интеллигенции революционно-социалистическими учениями, область проявления которого выходит далеко за пределы тех слоев ее, которые пополняют ряды активных углубителей «мировой социальной», несравненно более легко и естественно, а главное, более соразмерно количественно-пространственному размаху и яростно-изуверской форме своих внешних проявлений, может быть связан с некоторыми основными явлениями современного всеобщего оскудения и извращения религиозно-эсхатологического духа иудаизма.

Повторяем, размеры нравственного, религиозного и даже просто умственного опустошения еврейской души, производимого простым фактом существования коммунистического государства, во всех отношениях выходят далеко за пределы чисто прагматического и рационалистического уяснения. Несмотря на то, что люди, убежденные в поголовной причастности или сочувствии со стороны русско-еврейской интеллигенции факту и догме большевистской революции и ужасам коммунистического террора, не могут жаловаться на малую распространенность своих убеждений и что в настоящее время волны антисемитизма разливаются очень широко, захватывая по вполне понятным причинам обширные слои населения, которые при других обстоятельствах остались бы ему чуждыми, — несмотря на это приходится по совести признать, что некоторые суждения и оценки, слышанные автором этих строк от многих средних еврейских интеллигентов насчет качеств и чаемых следствий большевизма, и способ, которым эти люди искали оправдать его ужасы, далеко превосходят все, что может вымыслить кровожадная фантазия самого завзятого жидоеда. Слушая эти суждения, положительно не знаешь, чему более удивляться в тех, кто их высказывает: изумительному ли невежеству их насчет истории своего народа, своего отечества и жизни этого народа в этом отечестве; или низменной злопамятности ко всякой нанесенной евреям в России обиде, причем далеко не всегда отличаются обиды действительные от мнимых и никогда не проявляется заботы об особенно тщательном выделении истинных виновников этих обид; или преступному легкомыслию, с которым отбрасываются в сторону насущнейшие интересы самого же еврейского народа, столь жестоко пострадавшего не только от гражданской войны на территории теперешнего СССР, но и от государственно-политического разгрома российской державы, ответственность за который падает целиком на авторов Брест-Литовска, разгром, обрушившегося всей своей тяжестью как раз на западные и южные окраины, вмещавшие в себе основной культурно-бытовой пласт еврейского этнографического массива в России.

Элементарный здравый смысл, казалось бы, подсказывает, что сам по себе факт вхождения перед войной шести миллионов еврейского населения, то есть основного религиозно-культурного стержня всего еврейства, в состав единого великого государства с точки зрения насущнейших интересов самого же этого населения представлял собою во всех отношениях величайшее благо. И не может быть ни малейшего сомнения, что отрицать реальность этого блага не пришло бы тогда в голову ни одному из нынешних еврейских верноподданных всяческих самостийных держав и дружественных наций, разобравших по рукам к настоящему времени все, что плохо лежало, из территориального достояния России. «Самоопределение» окраин, осуществленное под эгидой сначала Германии, а потом союзников, не только привело к разделению на малые куски огромной части прежней черты оседлости, проведя жгучие, еще и теперь сочащиеся кровью порезы по живому телу восточноеврейского народа, но и втиснуло эти куски не в одно, а в несколько прокрустовых лож малых государств — малых как по своему территориальному объему, так и по содержанию своей культурно-исторической традиции и по заложенным в них возможностям — историческим ли, культурным, экономическим или политическим. Прежде значительность исторического явления еврейства сама по себе, конечно, не могла возбуждать соревнующей зависти со стороны многочисленного, даровитого и великого в своих исторических судьбах русского народа, сумевшего столь далеко продвинуть дело создания своей самобытной культуры как раз к тому времени, к которому относится явление массового наплыва еврейской стихии в персональный состав общерусской интеллигенции. Совершенно иная картина получается в результате совершенно иных соотношений на «самоопределившихся» или «чужеопределенных» окраинах, в которых не только относительная численность унаследованной от России еврейской массы гораздо значительнее, чем в пределах прежней империи, но и имеются в наличности значительные кадры интеллигенции еврейской по национально— вероисповедному составу, но воспитавшейся на идеях я ценностях русской литературы, искусства и общественно-политической мысли с их огромным запасом нравственных и идейных традиций и в своей борьбе за высшие формы культуры использующих прежде всего столь сильное и совершенное орудие, как русский язык. Кадры эти, хотя и растворяющиеся постепенно в окружающем море демократической полуинтеллигентщины и всячески серединной пошлости, все же еще сильны своей причастностью к «верхнему этажу» (по терминологии кн. Н.С. Трубецкого) некоторой общеимперской культуры [6] , обильной ценностями и достижениями универсального, всесветного значения. Поэтому они даже при наилучшей лояльности по отношению к новому порядку вещей уже одним своим существованием сидят бельмом на глазу у полуинтеллигенции соответствующих этнографических большинств, могущих противопоставить им главным образом только голое численное превосходство. К этому еще присоединяются разные характерные черты государственной и правовой психологии, вытекающие из основной концепции этнографически-большинственного государства, ближайший разбор которых вывел бы нас слишком далеко за пределы нашей специальной темы.

6

Автор, которому по опыту известно, насколько опасно в настоящее время преувеличивать требования к читающей публике в смысле правильности уяснения истинных связей между понятиями империи, империализма и императорской власти, рискует здесь быть зачисленным в пропагаторы монархических идей. Он считает поэтому долгом заявить, что под империей в настоящей работе разумеется, независимо от образа правления, государство с обширной и разноплеменной территорией, разнообразием географических и климатических условий, мировой значительностью своих исторических судеб и экономических ресурсов и т. п. Под это определение мы подводим как Римскую державу до Цезаря, так и царство Чингисхана, Соединенные Штаты Сев. Америки и СССР. См. интересные соображения по данному вопросу у П.М. Бицилли о бессмертности империй (Совр. Зап., кн XXXII).

Все эти причины в соединении с мотивами экономической конкуренции между большинственным правящим слоем национальных государств, вооруженным всеми прерогативами реальной власти, и безоружной интеллигенцией «чужаков и пришельцев» приводит к тому, что проявления угнетения и унижения национального чувства евреев вовсе не легализовано, как при старом порядке, в немногих, хотя бы и очень важных пунктах соприкосновения с областью высших государственных функций и интересов, но является в этих государствах, в более или менее прикровенной форме, некоторой постоянно предносящейся задачей всеобщей заинтересованности.