Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе
Шрифт:
неизменными, и в трагической перипетии только все с большей отчетливостью
раскрывается заложенная в них "природа". Поведение Ифигении во второй
половине трагедии, конечно, никак не вытекает из ее девической "природы", и
Еврипид не пытается показать, как в ней произошла подобная перемена, - его
интересует самая возможность внутренней борьбы в человеке. Но отказ от
изображения людей, цельных в совокупности своих нравственных свойств,
знаменует принципиальный отход от
образ Ифигении является только одним из многочисленных примеров этого в
творчестве Еврипида.
"3 "
Впрочем, среди сохранившихся произведений Еврипида есть одно, во многом
еще напоминающее цельностью своих героев классическую трагедию, - это самая
ранняя из дошедших его драм, "Алькеста". Основу использованного в ней
сказания составляет старинное представление о гневе бога, раздраженного
непочтительностью смертного: фессалийский царь Адмет, справляя свадьбу с
юной Алькестой, забыл принести жертву Артемиде и поэтому, войдя в свою
спальню, нашел ее полной змей - верный признак ожидающей его близкой смерти.
Поскольку, однако, Адмет в свое время был хорошим хозяином для отданного ему
в услужение Аполлона, благородный бог сумел уговорить непреклонных Мойр,
ткущих нить человеческой жизни, чтобы они согласились принять в обитель
мертвых любого другого смертного, который проявит готовность пожертвовать
собой вместо Адмета. И вот наступил момент, когда Адмету пришлось искать
себе замену перед лицом смерти, и таким верным другом оказалась его жена
Алькеста.
Наверное, в трагедии, написанной на эту тему в последние десятилетия
его творческого пути, Еврипид заставил бы своих зрителей задуматься над
нравственными качествами богов, то столь жестоко карающих смертного за
незначительную оплошность, то делающих человеческую жизнь предметом
беззастенчивого торга. В "Алькесте", напротив, поэт ни словом не касается
"вины" Адмета перед Артемидой, равно как и не ставит перед собой вопроса о
мотивах, побудивших Алькесту расстаться с жизнью и принести себя в жертву
мужу и семье. Тем более не нуждались в такой мотивировке афинские зрители:
каждому из них было ясно, что судьба малолетних детей царя будет значительно
надежнее обеспечена при жизни овдовевшего отца, чем при жизни беззащитной
царицы. К тому же Алькесте без труда удавалось заручиться обещанием Адмета
не вступать в новый брак и не оставлять детей на произвол злой мачехи
(сказочные мачехи, как известно, всегда злые, и у Еврипида был целый ряд не
сохранившихся целиком трагедий, где мачехи под разными предлогами готовы
были извести
Алькеста появляются на орхестре с уже готовым, заранее сложившимся решением,
подобно Софокловой Антигоне, которую зрители увидели, кстати говоря, всего
за четыре года до "Алькесты". Трагизм "Алькесты" еще целиком укладывается в
классический "трагизм ситуации", данной мифом, и драматург призван показать,
как в такой ситуации раскрываются нравственные качества его героев.
В выполнении этой задачи Еврипид следует, в общем, традициям Софокла: в
идеальном образе Алькесты воплощается вся сила супружеской и материнской
любви, способной на высшее самопожертвование. Нормативному характеру образа
соответствует и очевидное стремление Еврипида избежать изображения чисто
индивидуальных, интимных чувств Алькесты к Адмету; она приносит себя в
жертву не ради этого супруга, а ради мужа и отца своих детей вообще, ибо так
велит ей поступить ее долг идеальной жены. Но и в Адмете неправильно было бы
видеть бездушного эгоиста, хладнокровно соглашающегося с гибелью любимого
существа. Во-первых, как мы уже говорили, позиция Адмета не только заранее
дана мифом, но и вытекает из представления древних греков о преобладающей
роли в семье мужчины, и тем более царя, по сравнению с ролью женщины.
Во-вторых, несомненно привлекательной чертой Адмета является его
гостеприимство: неожиданно навестивший царя его старый друг Геракл не должен
ничего знать о постигшем дом несчастье, ибо с почетом принять при любых
условиях гостя - первейшая заповедь той "героической" этики, представителем
которой выступает в трагедии Адмет. Таким образом, и в его фигуре несомненны
черты нормативной характеристики, сближающие героев этой трагедии с
персонажами Софокла, - с той, однако, существенной разницей, что развитие
действия в "Алькесте" в конечном счете ставит зрителя перед вопросом
(немыслимым в трагедии Софокла!) об истинной цене этой нормативности. Эдип,
если бы ему пришлось еще раз с самого начала выяснять все обстоятельства
своих непредумышленных преступлений, без колебаний снова прошел бы весь
путь, ведущий к истине; Неоптолем, как бы ни сложилась его жизнь, никогда не
откажется от следования заветам чести. Когда мы видим Адмета,
возвращающегося с похорон жены, мы понимаем, что, будь она еще жива, он не
согласился бы повторить все сначала: ему помешало бы не только впервые
пережитое чувство угнетающего одиночества, но и сознание навлеченного на
себя позора, - как сможет теперь Адмет смотреть в глаза людям, откупившись