Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе
Шрифт:
норм гостеприимства, теряет в глазах Еврипида всякий смысл и обоснование.
Под тем же углом зрения предстает в трагедии "Финикиянки" легендарная
оборона Фив от нападения семерых вождей. Доеврипидовская трагедия была,
по-видимому, довольно единодушна в изображении сыновей Эдипа, оспаривавших
между собой право на царский трон в Фивах: несмотря на то, что Этеокл
нарушил договор между братьями, изгнав Полиника, Эсхил в "Семерых против
Фив" показал его идеальным царем
чужеземной рати, в то время как Полинику, ведущему на родную землю вражеское
войско, не может быть никакого оправдания. Эта ситуация составляет
предпосылку трагического конфликта и в Софокловой "Антигоне", где Этеоклу
устраивают почетные похороны, а Полинику отказывают в погребении. В
"Финикиянках" с Этеокла совлечен всякий ореол героизма: как и Полиник, он
беспринципный и тщеславный властолюбец, готовый ради обладания царским
троном совершить любое преступление и оправдать любую подлость. Его
поведением руководит не патриотическая идея, не долг защитника родины, а
неограниченное честолюбие, и в образе Этеокла несомненно полемическое
разоблачение крайнего индивидуализма, откровенно проявлявшегося в Афинах
последних десятилетий V века и породившего софистическую теорию "права
сильного".
Сложнее обстоит дело с трагедией "Ифигения в Авлиде", поставленной в
Афинах уже после смерти Еврипида. С одной стороны, она завершает ту
героико-патриотическую линию, начало которой было положено в аттической
трагедии Эсхилом и которая нашла продолжение в творчестве самого Еврипида:
Макария в "Гераклидах", афинская царевна в не дошедшем до нас "Эрехтее",
Менекей в "Финикиянках" добровольно приносили себя в жертву ради спасения
отчизны, как делает это в последней еврипидовской трагедии юная Ифигения.
Если ее жизнь нужна всей Элладе для того, чтобы успехом увенчался поход
против надменных "варваров" - троянцев, то дочь верховного полководца
Агамемнона не откажется от своего долга:
Разве ты меня носила для себя, а не для греков?
Иль, когда Эллада терпит, и без счета сотни сотен
Их, мужей, встает, готовых весла взять, щитом закрыться
И врага схватить за горло, а не дастся - пасть убитым,
Мне одной, за жизнь цепляясь, им мешать?.. О нет, родная! ...
Грек, цари, а варвар, гнися! Неприлично гнуться грекам
Перед варваром на троне. Здесь - свобода, в Трое - рабство!
И хотя в последние годы Пелопоннесской войны, когда и Афины и Спарта
старались привлечь Персию на свою сторону, идея общеэллинской солидарности
против "варваров" становилась неосуществимой
Ифигении то же противопоставление эллинской свободы восточному деспотизму,
которым примечательны эсхиловские "Персы" и "Просительницы".
С другой стороны, патриотический подвиг Ифигении осуществляется отнюдь
не в героической обстановке и представляется скорее неожиданным, чем
закономерным следствием сложившихся обстоятельств. В самом деле, эсхиловский
Агамемнон (в "Орестее"), волею Зевса призванный быть мстителем за поруганный
дом и брачное ложе Менелая, вынужден выбирать между чувствами отца и долгом
полководца, возглавившего эллинскую армию, и выбор этот носит воистину
трагический характер. Агамемнон у Еврипида изображен тщеславным карьеристом,
не жалевшим усилий, чтобы добиться избрания на пост верховного командующего,
и в угаре первой славы решившимся принести в жертву собственную дочь. Только
послав за Ифигенией в Аргос гонца с лживым известием о готовящемся
бракосочетании ее с Ахиллом, он понимает, какую низость он совершил и
насколько бессмысленно жертвовать родной дочерью ради того, чтобы возвратить
Менелаю его распутную супругу Елену. В то же время Агамемнон страшится
ахейского войска, которое в стремлении к завоеванию Трои не остановится
перед разорением Аргоса и убийством самого царя, если последний откажется
выдать дочь на заклание. Лишено всяких признаков благородства и поведение
Менелая, демагогически апеллирующего к патриотическому долгу, поскольку в
жертву должна быть принесена не его дочь. Наконец, сцена приезда
Клитемнестры с Ифигенией в ахейский стан напоминает эпизод из жизни
заурядной горожанки, едущей с семьей на свидание к мужу, оторванному делами
от дома, - все это, вместе взятое, создает обстановку подлинной "мещанской
драмы", совершенно не соответствующую героическому порыву в душе Ифигении.
Показательно и другое. Для современного зрителя переход Ифигении от
страха перед ранней смертью к готовности добровольно принести себя в жертву
родине составляет едва ли не самую волнующую черту ее образа; между тем
Аристотель считал ее характер непоследовательным, "так как горюющая Ифигения
нисколько не походит на ту, которая является впоследствии" ("Поэтика", гл.
15). Ясно, что к понятию "характера" Аристотель подходил с точки зрения
классической, то есть эсхиловской и главным образом софокловской трагедии:
при всем динамизме трагического конфликта, в который оказываются
вовлеченными Эдип или Неоптолем (в "Филоктете"), основные черты их остаются