Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
Она метнулась по квартире — нигде никого. Выбежала на лестницу — тишина лежала, свитая в тугой узел, будто огромный гад. Мельничка для кофе стучала у нее в ушах, и она снова побежала на кухню и снова увидела безмолвную мельничку и кучку перемолотого кофе на столе. Тогда она схватила плащик и выбежала на улицу. Как она еще могла подумать о плаще, как вспомнила, что идет дождь,— не знала. Знала только одно: Финк украл ребенка. Зачем ему эта девочка, зачем он украл ее, куда понес, что с нею сделает — разве не все равно? Ребенка нет, его украли, надо искать, догнать,
Из пьяной болтовни Финка она усвоила только одно: он обитает где-то в районе Ниппеса. Ниппес велик. Целое море руин. Сотни торчащих острых обломков стен, коробки сожженных домов, тысячи подземелий, улиц, переулков, площадей... Не подумала даже о том, что Финк мог оставаться еще на том берегу. Не знала, есть ли у него машина, или он тоже, как она, добирался в Мюльгейм пешком. Бежала сюда, в Ниппес, знала только одно — искать надо здесь.
Очутившись среди пустынных развалин, испугалась еще больше. Отчаяние сдавило грудь. Зачем она бежала сюда?
Нужно было просто броситься с моста прямо в Рейн, и всё... К чему ей теперь жизнь? Ну что, что она скажет тому советскому лейтенанту, если он придет к ней? За что сможет зацепиться в этой мерзкой жизни? Чем еще сумеет выжечь прошлое, все воспоминания о нем, всю мерзость того, что было?
Ребенок! Святое, чистое существо, дитя, зачатое и рожденное в муках, спасенное от всех ужасов Европы,— и что же... она не уберегла его! Променяла на пакетик кофе. Детский голосок променяла на отзвук мельнички для кофе! Будь оно все проклято! И они — финки,— пусть падут на их головы все кары земные и небесные!
Она шла без оглядки. Увидела перед собой небольшую кирку, единственное, что уцелело на старой площади, где до войны дети кормили голубей, вспомнила, что ходила в такую же кирку — давно это было — молиться богу. Зайти, что ли, помолиться и сейчас? Попросить у него помощи?
Оглянулась вокруг. Увидела неподалеку вывеску с нарисованными на ней пивными кружками, открытый вход, лестницу, ведущую вниз. Там, вероятно, есть люди. У кого просить совета — у бога или у людей? Решительно свернула и ступила на скользкие ступеньки. Вряд ли днем здесь будут посетители, но есть ведь хозяин? Быть может, он знает Финка? Теперь людей мало, все знают друг друга. Может, Финк приходит сюда пить пиво? Ах, добрый боже, если б она могла вернуть утерянное, вернуть самое для нее теперь дорогое!
В пивной сидело несколько инвалидов, три женщины, двое переодетых солдат, которые по старой привычке не разучились еще, сидя на стульях, выпрямлять спину. Сидели молча, сосредоточенно уставясь в кружки, думали каждый о своем. Теперь немцам только и оставалось думать. Работы не было, не было хлеба, не было дома, не было ничего, кроме мыслей и шатких надежд на лучшее.
За буфетом стояла женщина. Тильда обрадовалась. Мужчине она и не знала бы, как сказать. А женщине легче объяснить. Ока все поймет. Может, она мать! Такая красивая и степенная женщина должна быть матерью,— значит, она поймет все и поможет, непременно поможет ей, Тильде.
Она
— У меня к вам дело.
— Вы не от Вильгельма? — Маргарита испуганно отшатнулась.— С ним что-то случилось?
— Нет, нет, я не знаю никакого Вильгельма,— успокоила ее Тильда,— я пришла из Мюльгейма, у меня большое несчастье, вы должны мне помочь, на вас вся надежда.
— Но ради бога, что же с вами произошло?
— Где-то здесь, в Ниппесе, скрываются одни... Их трое или четверо... Где-то в развалинах, в какой-то круглой постройке. Они называют ее вилла-ротонда... трое или четверо... Один из них совсем молодой, такой тонкогубый... с искалеченной рукой, его зовут Финк. Вилла-ротонда и Финк. Вы понимаете?
— Да, да. Вилла-ротонда и Финк.
— Он украл у меня малютку... Сегодня утром. Девочку. Трехмесячную беленькую девочку... Финк из виллы-ро-тонды...
Маргарита схватила Тильду за руку:
— Молчите, я все понимаю. Я уже слышала об этой вилле-ротонде. Финк... он, кажется, из тех.
— Из каких «тех»? Кто?
Маргарита искренне испугалась своего эгоизма. После того как она встретила Вильгельма, после того как сама обрела счастье, ей казалось, что на свете не существует больше горестей. Война окончена. Нацисты разгромлены, честные люди возвращаются, наступают лучшие времена. И она совсем забыла о горе. Безудержное счастье подхватило ее, она больше не верила в беды; а беда, оказывается, ходит вокруг да около до сих пор и безжалостно калечит людские жизни, посягая на все самое святое, как посягнули злые люди на ребенка этой молодой женщины. Маргарита взяла Тильду за руку:
— Успокойтесь, прошу вас. Я не стану вам больше ничего говорить, но верьте — все будет хорошо. Вы подождите моего мужа Вильгельма. Он скоро должен возвратиться с работы. Вам нужна мужская помощь, ведь правда? Да, да, не возражайте.
— Я и сама не знаю, чья помощь мне нужна. Я в таком отчаянии! В таком отчаянии! У меня все смешалось в голове!
Она хотела рассказать об отзвуке мельнички для кофе, все еще звучащем у нее в ушах, но ничего не сказала.
— Придет Вильгельм и что-нибудь придумает. Несомненно придумает. Он знает виллу-ротонду и ее обитателей.
— Знает?..
— О,— Маргарита болезненно усмехнулась, вспомнив ту ночь страха и счастья,— у него много связано с этой виллой.
Вам необходимо его подождать. Нам здесь трудно что-либо сообразить и придумать. Вы из самого Мюльгейма?
— Да.
— Добираться сюда — мука.
— Не говорите. На мосту — сплошной ад. Не знаю, как меня не задавили машины. Мне казалось, что я схожу с ума.
— Ничего. Придет Вильгельм — и все будет хорошо. Я уверена, что все образуется. Вы не знаете моего Вильгельма, но вы увидите, какой он умный.