Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
себе он позаботился и купил в Берлине и в Дрездене заказал платье, а у него тогда
не хватило заботы о том, что и мне следовало бы себе сделать, что я так скверно
одета. Если я ничего ему не говорю, так это потому, что я совещусь говорить об
этом. Я думаю: авось он сам догадается, зачем ему говорить. Ну, а то, что он меня
80
обижает, давая деньги Паше и родным, между тем как мои платья, мой салоп и
мебель заложены, так мало на все это обращается внимания. Когда он бог знает
как
заложить мои вещи, нисколько не колеблясь, между тем знала, что они пропадут.
Разве я когда-нибудь упрекала его в том, что он проиграл так много денег, -
совсем нет, я сама утешала его и говорила, что это все пустяки и что не нужно
обращать внимания на подобный вздор. Нет, этого он ничего не ценит, и вот
теперь он мне говорит, что я неделикатна. Право, после этого решительно не
стоит быть деликатной. Вот если б я стала кричать и браниться постоянно с ним, так тогда бы, может быть, он и припомнил бы, что я была очень деликатна с ним и
что не надо было меня обижать несправедливыми упреками. <...>
Вторник, 20 августа (8 августа)
<...> Вышли погулять. Сегодня музыка оперная и военная; играли из
"Трубадура", прелесть что такое, так что мы с большим удовольствием прошлись
несколько раз пред вокзалом. <...>
Четверг, 22 августа (10 августа)
<...> Когда Федя пришел домой этак часов в восемь, я, еще не видя его
лица, спросила его о чем-то. Но вопрос был решительно некстати. Федя в
страшном волнении бросился ко мне и, плача, сказал, что все проиграл, проиграл
те деньги, которые я дала ему на выкуп серег. Бранить его было невозможно. Мне
было очень тяжело видеть, как бедный Федя плакал и в какое он приходил
отчаяние. Я его обнимала и просила, ради бога, ради меня, не тосковать и не
плакать; "ну что же делать, проиграл так проиграл, не такое это важное дело, чтобы можно было убиваться таким образом", Федя называл себя подлецом, говорил, что недостоин меня, что я не должна его прощать, и очень, очень плакал.
Кое-как я могла его успокоить, и тут мы решили, что мы завтра непременно
выедем. <...>
Пятница, 23 августа (11 августа)
<...> В 11 часов Федя ушел, а я осталась пришивать свой карман и писать
маме письмо. Потом уложила в его чемодан все его вещи, также и мой чемодан и
маленький сак, <...>
Воротился Федя. Он мне объявил, что мало того, что проиграл те сорок
франков, но что взял кольцо и заложил его у Moppert'a и деньги также проиграл, то есть он начал отыгрывать, выиграл деньги за кольцо и еще сколько-то, но
потом все спустил.
такой степени беззаботным, - знать очень хорошо, что у меня осталось всего сто
сорок франков, а мы на одну дорогу полагали сто франков, и теперь еще заложить
за двадцать франков кольцо, таким образом лишиться двадцати франков. Я хотела
его бранить, но он стал предо мною на колени и просил его простить; говорил, что
81
он подлец, что он не знает себе наказания, но чтобы я его простила. Как мне ни
было больно - такая потеря денег, но делать было нечего, - пришлось еще дать
двадцать франков {Вероятно, на выкуп кольца. (Прим. А. Г. Достоевской.)}. Но
теперь, как мы стали рассчитывать, доехать с этими деньгами до Женевы было
решительно невозможно, так что, пожалуй, приходилось заложить серьги не
только в Женеве, как мы сначала предполагали, а даже в Базеле. <...> Эти
двадцать франков, которые я ему дала, казалось, его ужасно как утешили. Федя
говорил, что никогда не забудет того, что я, вовсе не имея денег, всего имея
только необходимое, давала ему двадцать франков и сказала, что он может идти и
проиграть их. Что он этой доброты моей никогда не забудет. <...>
Суббота, 24 августа (12 августа). Базель
<...> Мы напились кофею довольно скоро и отправились осматривать
город. <...> Мы вошли в собор; он мне очень понравился. Федя же меня
поддразнивал и говорил, что этот собор не представляет особого интереса, а вот я
бы посмотрела Миланский собор. <...> На правой стене находится резная дубовая
кафедра, относящаяся к XIV столетию. Женщина нам ее показала, и Федя ей
заметил, что это единственная хорошая вещь во всем соборе, на что она его
спросила: не католик ли он? Потом мы взошли по ступеням, и она нас ввела в
Salle de Conseils, в котором собирались тайные собрания от 1431-1434 годов и где
был низложен папа Евгений IV и замещен папою Феликсом каким-то. <...> На
стене она показала нам снимок с картины Holbein'a, изображающей "Танец
смерти", где представляется смерть, окруженная различными людьми. Посмотрев
картину, Федя сказал: "Славны бубны за горами", то есть что про эту картину так
много говорили и кричали, но, может быть, снимок оказался не бог знает что. Тут
же находилось еще несколько старинных картин Holbein'a. <...> Мы пошли к
музею. <...> Здесь во всем музее только и есть две хорошие картины: это смерть
Иисуса Христа, удивительное произведение, но которое на меня просто произвело
ужас, а Федю так до того поразило, что он провозгласил Гольбейна