Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
Страхова, А. Н. Майкова, Т. И. Филиппова, А. У. Порецкого и однажды -
Погодина. Помню также Всеволода Соловьева, "милого и замечательного
юношу", как называл его заочно Федор Михайлович, пророча ему "блестящую
будущность". На меня, впрочем, этот юноша произвел впечатление не "милого", но скорее очень занятого собой и своей "блестящей будущностью". Он держал
себя чопорно, сидел не снимая перчаток, говорил звонким, высокопарным
голосом и смотрел все время
улыбкой, как будто думал при этом о всех присутствующих в типографии: "Какие
они счастливые!
– видят меня, и так близко!.."
Со всеми, кто бы ни приходил при мне к Федору Михайловичу, он всегда
знакомил меня, прибавляя с улыбкой: "Наш корректор", но разговаривать со
мною он начал только после той памятной ночи, когда мы впервые поздно
работали с ним вдвоем и мне впервые раскрылась духовная личность писателя.
Заговорил он со мной совершенно неожиданно и при самых удручающих
для меня обстоятельствах.
Это было в следующее за тем утро, когда мы только что начинали новый
нумер, и Федор Михайлович сидел в типографии, беседуя с Т. И. Филипповым о
значении письма вселенского патриарха. В контору при них зашел некто NN.
Впоследствии мне приходилось встречать его имя в печати. Он поместил даже -
не помню где - свои воспоминания о Достоевском, но тогда это был просто юркий
91
молодой человек, довольно смазливой наружности, очень незлобивый и... очень
недалекий. Не знаю, зачем он, состоя в кандидатах на судебную должность,
посещал типографию Траншеля. Быть может, бедняк просто заходил туда
отогреться или в надежде заполучить какой-нибудь заработок. По крайней мере, он часто жаловался тогда на свою нужду и однажды обратился ко мне, умоляя
"спасти его от голодной смерти", - просмотреть написанный им рассказ и
попросить Г. К. Градовского напечатать его в "Гражданине". Рассказ этот был
помещен тогда же "в виде субсидии человеку с высшим образованием", как
ответил мне тогдашний редактор журнала. С тех пор этот NN возымел
обыкновение - чуть не ежедневно - по дороге в окружной суд заходить к
Траншелю, и непременно со связкой соленых сушек из булочной Филиппова,
которые тут же при нас и съедал в виде завтрака, болтая с корректором и со мною.
Корректора в этот день не было - "запил", - и NN с мешком сушек и с
обычной своей болтовней подсел ко мне. Напрасно показывала я ему глазами на
Достоевского и Филиппова, которым болтовня его, очевидно, мешала
разговаривать, так как Федор Михайлович поминутно оглядывался на нас, а
Филиппов иронически улыбался, - ничто
– Кто это рядом с вами?
– быстро зашептал вдруг NN.
– Скажите,
пожалуйста, кто?
– не отставал он, не обращая никакого внимания на все мои
мины и пантомимы.
Я оторвала чистый клочок от корректурного листка и написала ему:
Достоевский.
Он вытаращил глаза:
– Да-а?! Не может этого быть!..
И, прежде чем я успела перевести дух, он, набросив pince-nez {пенсне
(франц.).}, уже подлетел прямо к Федору Михайловичу.
– Мсьё Дост_о_евский?
– развязно проговорил он, заглядывая ему в лицо.
Федор Михайлович встал с вопросительным недоумением и торопливо
застегивая свой длинный черный английский сьют.
– Достоевский!
– поправил его Федор Михайлович.
– К вашим услугам. Что
прикажете?
– Очень приятно познакомиться! Я - NN.
– И он так же развязно, сияя
добродушным самодовольствием, первый протянул руку. Федор Михайлович
молча подал ему свою - и тем кончилось дело.
Я не знала, куда деваться от стыда, - так это вышло неуместно, нелепо,
смешно. Одна мысль, что меня могут заподозрить в близком знакомстве с этим, развязным господином, доводила меня до отчаяния. Этот NN вообще был для
меня каким-то кошмаром. Он же торчал тут подле меня, когда Писемский
диктовал мне вставки в корректуру своей комедии "Подкопы" {11} и в
благодарность за этот труд на прощанье пожелал мне с улыбкой "хорошего
женишка"... Теперь опять улыбается Филиппов и хмурится Федор Михайлович...
И все из-за этого глупого, бестактного болтуна! Мне думалось тогда, да и теперь
тоже думается, что в присутствии такого писателя, как Достоевский, не только
нельзя было говорить пустяков или пошлостей, но даже думать о чем-нибудь
92
вздорном было стыдно, грешно; a NN, торопливо глотая сушку за сушкой, как ни
в чем не бывало бормотал мне с умильными взглядами:
– Что это какая вы нынче сердитая? И разговаривать не хотите. Делать
нечего, я уйду... Ух, какие у вас сегодня руки горячие! Что это у вас, лихорадка, должно быть?..
Терпение мое истощилось, и я со злостью и заикаясь почти прокричала
ему:
– Оставьте меня в покое, пожалуйста! Разве вы не видите, что вы мне
работать мешаете?!
NN благополучно исчез.
– Какой красивый молодой человек!
– не без коварства пустил ему вслед
Филиппов.
– Пренахальненький человечек!
– заметил Федор Михайлович, как бы в
подтверждение моему восклицанию.