Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
я, говорю, дворянин, вы не имеете права!
– и дотронулся слегка рукой до его
погона... Свидетелей не было, - я был один в канцелярии... Ну, он сейчас
закричал... Созвали команду... "Взять под стражу! Отвесть на гауптвахту!.." Я
понял, что я погиб: моим показаниям никто бы не поверил. Оставалось одно -
прикинуться сумасшедшим, изобразить аффект. Я стал бросаться на конвойных...
Одного искусал... Назначили суд. На суде я говорил как будто в бреду, а между
прочим,
тринадцатой версте целый год состоял под этим надзором. Два раза освобождали, и еще одно испытание предстоит...
И несчастный боялся, что в третий раз, пожалуй, не выдержит.
– Или останусь навсегда в сумасшедшем доме, или сиделка донесет, что
обманываю... и тогда расстреляют.
Мне было страшно его жалко, и по временам он мне казался
действительно душевнобольным - с манией оскорбленного в своем достоинстве
человека...
– Посоветуйте ему, - сказал Федор Михайлович, - пусть он почаще трет
себе лоб. Это все сумасшедшие делают. Первый признак мозгового расстройства.
Скажите ему: пусть вот так, почаще трет себе лоб...
И Федор Михайлович показывал мне жестом, как надо это делать.
В свою очередь и Федор Михайлович опять стал посвящать меня в свои
думы и планы. Я узнала тогда от него, что он пишет большой роман с героем в
образе "ростовщика, который мстит этим обществу"... И однажды он попросил
меня даже узнать "как-нибудь" у знакомых мне сотрудников "Отечественных
записок", найдется ли для такого романа свободное место в их журнале в
будущем году,
С этим вопросом я обратилась тогда к Г. З. Елисееву на одном из
собраний так называемого "Итальянского клуба" {Литературно-артистические
вечера в складчину в одной частной квартире на Малой Итальянской улице.
(Прим. В. В. Тимофеевой.)} в ответ на его вопрос:
– Ну, что поделывает ваш Достоевский? Все с "Гражданином" нянчится?..
Узнав, что Федор Михайлович пишет новый роман, Григорий Захарович
сказал мне самым доброжелательным голосом:
– Пусть, пусть присылает. Место для него у нас всегда найдется.
123
Я сообщила эти слова Федору Михайловичу. Он, видимо, остался
доволен, и роман его "Подросток" был напечатан в 1875 году в "Отечественных
записках" 37.
В это же время, помню, случилось мне раз читать при нем в типографии
"Les Miserables" {"Отверженные" (франц.).} Виктора Гюго. Он занят был
исправлением в корректуре какой-то статьи, а я дочитывала последние страницы -
кажется - второго тома, как вдруг услыхала его насмешливый, но и ласковый
голос:
– Над чем это вы так убиваетесь, что даже не замечаете моего
присутствия?.. А я сейчас должен уйти!..
Я дочитала и подала ему книгу. Он долго и с любопытством ее
перелистывал.
– Представьте, что я этого никогда не читал! {38} - проговорил он, видимо
заинтересованный.
– И какое чудесное издание: лондонское, - значит, без
пропусков. Как это вы достали его?
– У знакомых взяла на несколько дней. Вот и тороплюсь теперь - читаю
где ни попало.
– А что, если б я взял у вас эту книгу на одну только ночь? Завтра же
возвращу вам ее обратно. На одну только ночь. Я книг никогда не зачитываю!
–
резко прибавил он, пристально глядя мне прямо в глаза. Я, разумеется, поспешила
уверить его, что хотя книга и не моя, но лицу этому будет приятно, если он
возьмет ее почитать. И Федор Михайлович, очень довольный, унес с собой этот"
кажется, второй том "Les Miserables", историю Фантины (Fantine). Но в тот же
самый день с ним произошел известный "казус", о котором я узнала только
неделю спустя от самого Федора Михайловича.
– Знаете, где я все эти дни пропадал?
– прошептал он мне "по секрету", как
только мы остались вдвоем в конторе.
– Под арестом сидел на Сенной, на
гауптвахте. За пустяки!.. Так, один маленький редакторский грех... {39} И все это
время я там читал вашу книгу, - смеясь, рассказывал он.
– Книга эта как была у
меня в кармане пальто, так меня с ней и засадили туда. И, благодаря этим
"мизераблям", мне было превесело там. Не шутя говорю, - очень было мне там
хорошо. Офицер там дежурный - преумнеющий. О романе моем "Преступление и
наказание" говорил и вообще разговаривал со мной по душе. Навещать меня туда
приходили, и кормили даже отлично. А кроме того, еще этот роман. Я читал его с
наслаждением. Я вам теперь эту книгу принес, в доказательство, что я не имею
привычки зачитывать, но - сказать вам по правде?
– мне ужасно хотелось бы
оставить ее совсем у себя. Эта книга мне будет теперь всегда напоминать мой
арест... и как мне было там хорошо!
– Послушайте!
– с детской улыбкой и увлечением заговорил он, беря меня
за руку, - спросите, пожалуйста, этого вашего знакомого, не согласится ли он на
обмен?.. Скажите, - я уже выписал себе точно такое издание, - но не может ли он
оставить мне именно эту книгу. Скажите, что я очень его об этом прошу, что он
сделает мне этим, ну, величайшее, величайшее одолжение!.. Попросите его,