F20
Шрифт:
— Видишь, как он запасся! — крикнула она своему мужу. — Он думал, что ему и сегодня получится переспать с ней! Я требую, чтобы ты вообще больше не давал ему деньги!
— Ну, это уже глупости, — ответил отец Марека, — или ты что, считаешь, если у них не будет презервативов, они не будут спать?
— А вы еще и курите? — спросил Толик.
— Что же это такое?! — мама раскачивалась на стуле с рюмкой водки в руке. — Наши дети курят, пьют, занимаются сексом! Как мы могли это допустить?! Что мы сделали не так?
— А причем тут мы? — спросила мама Марека. —
— Не вылезала ты по другой причине, — сказал отец Марека.
— Что?! — она выпучила глаза.
— А что я, скрывать буду? — он усмехнулся. — Все прекрасно знали, что ты имела роман с доктором, который его лечил, поэтому мы и не уехали домой…
— Какая же ты скотина!
— Давайте все-таки мы успокоимся и не будем друг друга обвинять, — сказал Толик, — мы собрались обсудить сложившуюся проблему, а не то, кто из нас… — он на секунду примолк, — что делал…
— Так это и есть самое важное! — не согласился с ним отец Марека. — Именно это и влияет! Вот эта женщина, моя жена, изменяла мне с хирургом, по фамилии… Я не помню, Марек, как звали твоего доктора?
— Рубинштейн, — сказал Марек.
— Рубинштейн! — отец Марека поднял вверх палец. — А почему, кстати, мы до сих пор не можем уехать домой? Потому, что у нас работа, да. И квартира… А может быть, она просто спит с Рубинштейном?
Мама Марека вдруг бросилась на его отца и замолотила кулаками по его груди и лицу. Он сбросил ее с себя, и она упала на пол, задев стол. На столе покачнулись стаканы и бутылки. Толик помог ей встать. Отец Марека сидел и тер подбородок, куда она ему врезала. Нас с Анютиком отправили спать.
На следующий день мы встретились в школе. Первым уроком была история. Марека вызвали в доске, чтобы проверить его знания по теме «новое индустриальное общество».
— Итак, — сказала историчка, — в каком веке начался переход к новому индустриальному обществу в странах Западной Европы?
Он не смог ничего сказать по этому поводу, и историчка поставила ему два. Потом она потребовала, чтобы я встала с места и пересела к Наташе Мироновой. Я встала, собрала учебники и вышла из класса.
После уроков Анютик ждала нас у памятника поэту. Это меня почему-то взбесило.
— Зачем ты тут стоишь?! — крикнула я.
— Я хочу пойти с вами, — сказала она.
— Ты не будешь больше ходить с нами!
— Почему? — удивилась Анютик.
— Потому что тебе двенадцать лет! И ты должна сидеть дома и заниматься!
— Это мы еще посмотрим! — Анютик плюнула в меня и побежала от памятника.
Я догнала ее, повалила на землю и принялась изо всех сил душить. Марек выбросил только что прикуренную сигарету и бросился нас разнимать. В результате Анютик укусила его за палец. Потом она вскочила и крикнула, отряхиваясь, как собака:
— Чтобы вы сдохли оба! Твари! Ублюдки!
Мы вдвоем пошли к Мареку и переспали на обеденном столе. Все это было уже невыносимо. Я встала со стола и начала одеваться. Марек открыл окно и закурил.
— Ты хочешь обедать? — спросил он.
— Нет, я пойду, — ответила я.
— Почему?
— Потому, что я так не могу.
— Как? — удивился он.
— Так! Нас все презирают! Даже наши родители… Ты мне говоришь про какую-то любовь, а в чем она состоит?! В том, что мы трахаемся на обеденном столе?
— А в чем она должна состоять? — он выкинул окурок и со злостью захлопнул раму.
— Я не знаю! — сказала я. — Но если это все, что между нами происходит, не надо называть это любовью. Такую любовь можно получить от кого угодно.
— Ну, иди и получи! — крикнул он. — Это все, что тебе надо! Можно было с самого начала понять, какая ты шлюха! Ты сразу была готова раздвинуть свои ноги!
— Это я была готова раздвинуть ноги? — от изумления я даже задохнулась. — А ты разве не этого хотел?!
— Я хотел с тобой общаться! — сказал он.
— Тогда мог бы пригласить меня в театр! А не к себе домой, когда у тебя уехали родители!
Руки у меня дрожали, я путалась в рукавах свитера и никак не могла его правильно надеть. Марек подошел ко мне и обнял, я делала яростные попытки вырваться, но он меня держал.
— Прости меня, — говорил он, — пожалуйста, прости.
Я заплакала.
— Я чувствую к тебе больше, чем только это, — сказал он мне в волосы, — я просто не знаю, как… как тебе это показать.
— Я тоже не знаю, — сказала я.
Я стала разломанной куклой, неудачницей. Раньше у меня не было никаких вопросов, и вдруг они возникли, встали передо мной, покачивая своими закругленными головками. Почему так? Что я должна была сделать? Могла ли я что-то сделать? Как-то утром в субботу, когда мама с Толиком еще спали, а бабушка остервенело стирала в ванной носки, я взяла со стола на кухне один из маминых журналов. Там все было про то, как спасти отношения. Рекомендовались сексуальное белье и нежность. Я прочитала: «Любовь приходит сама, но удержать ее может только кропотливая и каждодневная работа». Я закрыла журнал, опустила голову на руки и длинно, с завыванием захохотала.
8
В четырнадцать у Анютика начались месячные, и она в один день изменилась до неузнаваемости. Пропал щенячий жирок, и все ее тело исполнилось какого-то шика. Она стала неимоверно тощей, с огромными голодными глазами, даже районный психиатр Макарон смотрел на нее с оттенком восхищения.
Анютика перевели на рисполед, два миллиграмма в сутки. С ним наша жизнь стала легче, а местами даже приятнее. От рисполеда не тошнило и не сковывало, как от залептина, и он не давал угнетающих состояний, как седоквель. Единственной проблемой стало то, что рисполед нормально сочетался с алкоголем, и мы стали много пить. Марек пил пиво и коктейли с двенадцати лет, а в пятнадцать уже мог выжрать за вечер бутылку вина. Выпивая, он не слишком менялся, разве что становился веселее. Сидя на седоквеле, я выпивала с ним максимум две бутылки пива, потому что у меня начинала кружиться голова, а на следующий день было так плохо, что о пиве я не думала еще несколько недель.