F20
Шрифт:
— Что-то невероятное, — радовалась Милена Львовна. — Раньше два шага сделаю, и сразу коленки прямо разрываться начинают, а сейчас — летаю! Как тебе цветочки?
Я сказала, что сам по себе факт появления на одинокой кухне Милены Львовны цветов не может не радовать, но мне непонятна эта болезненная приверженность людей ее поколения к гвоздикам, особенно красным.
— Прекрасные цветы! — не согласилась Милена Львовна.
— Они похоронные, — заметила я.
— Нет, — Милена Львовна покачала головой, — они — торжественные и осмысленные. В них есть сила, преданность и грусть. Потому что все прекрасное в этой жизни печально, — заключила она, помолчав.
К
Как все, собственно, случилось.
Вечером, в указанное время, вахтер позвонил в дверь, Милена Львовна открыла, они минут пять потолкались и подрожали от смущения в прихожей, а потом пошли на кухню, где Милене Львовне стало очень стыдно, потому что никаких булочек она не купила, а шоколадные конфеты вахтер не ел, сообщив, что предпочитает карамельки. Все закончилось бы бездарным пустым разговором о том, какие карамельки были в советское время и какое говно сейчас, если бы в спальне не переклинило в очередной раз львенка и он не начал петь: «Я на солнышке лежу». Первое время вахтер галантно не обращал на песню внимания, но вскоре стало понятно, что просто так львенок не заткнется, и Милене Львовне пришлось все объяснить — про стирку и батарейки. Вахтер, конечно, захотел увидеть феномен своими глазами. Милена Львовна проводила его в спальню, и там вахтер, без лишних комплиментов, завалил ее на кровать, и, как она выразилась, «все, собственно, случилось». Скинутый под кровать львенок сопровождал действие замедленным рокотанием: я-ааа на соооууулныыыышшшш-кеээээ леээээжжжжуууууу.
На следующий день вахтер опять пришел. С цветами, уточнила Милена Львовна, и, как я поняла, опять ее трахнул.
— Я только не знаю, — волновалась Милена Львовна, — у меня все так болит! Это нормально?
Я заверила ее в том, что это совершенно нормально и так будет продолжаться еще пару дней.
— Я чувствую себя совсем другой! — сказала Милена Львовна. — Как будто… как будто во мне появилась тайна… Ты понимаешь?
Я кивнула.
— Внешне все так же, как раньше, — говорила Милена Львовна, — но внутри я не то, что была семьдесят четыре года подряд.
— Вам понравилось? — спросила я.
— Это замечательное занятие! — сообщила Милена Львовна. — Деточка, я сейчас думаю, на что потратила свою жизнь, и мне становится так гадко!
Когда я пылесосила, Милена Львовна вдруг всплакнула. Я выключила старый ревущий «филипс» и спросила, в чем дело?
— Очень обидно, — сказала Милена Львовна, — что у меня не получится попробовать с негром. Нет, я не жалуюсь, мне нравится Павел Петрович, я счастлива, что мы с ним встретились. Но я всю жизнь мечтала с негром. Понимаешь? Всю жизнь! Про меня на работе говорили, ой, Миленка, такая серьезная, ответственная, на минуточку не опоздает! А я сидела над этими мишками, пчелками и представляла, как меня трахает негр с толстыми губами.
Прошло два дня, а боль Милены Львовны не только не прошла, но даже усилилась. Посовещавшись, мы решили на всякий случай сходить в женскую консультацию. Особенно на этом настаивала Милена Львовна, видимо, напоследок ей хотелось использовать свою обретенную женственность на всю катушку. Милена Львовна вызвала социальное такси, вахтер помог нам забраться в него, а ходунки запихнули в багажник.
В регистратуре нам выдали карту, с огромным трудом мы поднялись на второй этаж и сели в очереди к кабинету гинеколога. Очередь состояла из опухших беременных, чей возраст было очень трудно определить — все они сидели, наполовину съехав вперед на привинченных к полу стульях и выставив вперед животы. Время от времени беременные вздыхали, на их лицах застыло выражение какого-то смиренного отчаяния перед тем, что с ними уже произошло, и тем, что им еще предстояло.
Сидели мы страшно долго. Врач, видимо, нарочно тянул время, принимая без очереди беременных (об этом сообщала бумажка на двери), а в кабинете они, видимо, еще и раздевались. Если учесть, каких трудов им стоило просто подняться со стула, что говорить о том, чтобы самостоятельно одеться. Не думаю, что врач им помогал. Милена Львовна явно скучала.
К кабинету, прицокивая каблучками, подошла маленькая девушка, прижимавшая к груди свеженькую карту без единой пометки.
— Кто последний в сто третий? — тихо спросила она.
— Я, — с достоинством ответила Милена Львовна.
Девушка кивнула и села рядом с нами. Беременные для Милены Львовны интереса не представляли, с ними все было ясно, а вот девушка взволновала бабку. Сначала она посматривала на нее, потом кряхтела, вызывая к разговору, но поскольку девушка так и сидела, положив на колени чистую карту, Милене Львовне пришлось заговорить самой.
— Вы такая молодая, а уже по врачам, — сказала она.
Девушка беспомощно пожала плечами.
— А потому, что не надо! — прошептала Милена Львовна. — Не надо дырку свою беречь!
Беременные прислушивались на своих стульях.
— Всем давать надо! — шепот Милены Львовны креп и набирал децибелы. — Тогда и по врачам бегать не будешь! На что тебе дырка дана? Чтоб ты ее, как бриллиант, берегла?! Так себе бриллиантик-то!
Из кабинета вышла врач с серым измученным лицом. На груди ее белого халата было вышито название лекарства, помогающего при молочнице.
— Я — пенсионерка! — сказала Милена Львовна. –Мне сидеть тяжело, а я уже час в очереди!
Врач вызвала нас с Миленой Львовной в кабинет. Девушка с красным, как будто обваренным стыдом, лицом осталась в коридоре. Милена Львовна с удивительной прытью взгромоздилась на кресло. Врач надела перчатки и принялась ее исследовать.
— Шейка матки вся обложена, — сообщала она время от времени. — Много выделений…
Наконец, Милене Львовне было позволено слезть, а врач уселась за стол и принялась писать в карте. Она явно решила отомстить за то, что ей пришлось дотрагиваться до выделений Милены Львовны, и хорошенько погонять ту по «специалистам», как она выразилась. Милене Львовне было назначено УЗИ органов малого таза и куча анализов, в том числе «суточная моча». Нужно было сутки писать в трехлитровую банку, а потом везти эту банку в лабораторию. Остальные анализы были не столь энергозатратны, но их все равно нельзя было сдать одновременно. Исходя из того, что говорила врач, получалось, что в ближайшие три недели Милене Львовне придется через день ездить лечиться. Правда, пока непонятно от чего. Это покажут анализы, которые, хоть и сложно, но как-то надо сдать.
Папа прислал мне эсэмэску. Он интересовался, не нуждаюсь ли я в новой одежде? Потому что если вдруг я нуждаюсь, то он готов мне купить. С одеждой все обстояло не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Я позвонила папе и объяснила, что у меня был плохой период и я разожралась. Теперь я худею, но это происходит не так быстро, как хотелось бы. И, конечно, от новой одежды я не откажусь, но мне не хочется покупать на тот размер, в котором я сейчас.
— И как ты худеешь? — спросил папа.