Фабий Байл. Живодер
Шрифт:
Впрочем, самого Фабия волновали не обыденные дела, а скорее безмятежность его апотекариума. Едва ли пара лишних пятен крови в коридорах становилась проблемой. Случавшийся же иногда отсев напоминал не в меру ретивым последователям об их месте в существующей системе.
Впрочем, один из них никогда и не нуждался в таком напоминании. Арриан Цорци был с Фабием дольше всех и лучше прочих служил ему. Бывший Пожиратель Миров ждал у входа в транспортную шахту.
— Старший апотекарий, — сказал Арриан, приветствуя его.
Фабий не стал спрашивать, как Арриан узнал, что нужно встретиться с ним здесь. Он давно привык к способности Пожирателя Миров
— Арриан. Знаешь, что произошло?
— Заргад не сказал.
Арриан являлся одновременно воплощением и противоположностью своего легиона. Его некогда сине-белые доспехи истерлись до почти однотонного серого цвета. Шестерка потрескавшихся и пожелтевших черепов, увенчанных кортикальными имплантатами, свисала с нагрудника на цепях, будто табард дикаря. Другие цепи обвивали обнаженные руки и пояс, а под ними виднелись инструменты призвания Арриана — нартециум и медицинские приборы, подобающие апотекарию легиона. Он не носил шлем, отчего взгляду наблюдателя открывались грубые и отмеченные шрамами черты лица, которое когда-то могло быть красивым. Черепные имплантаты тянулись от затылка, будто заплетенные волосы, а на лбу виднелась россыпь штифтов за выслугу лет. Его ладони покоились на рукоятях фалаксов, что висели в ножнах на боках. Теперь Цорци сражался лишь ими.
— Может быть, опять началось восстание, — заметил Арриан, когда транспортная платформа начала опускаться.
— Не началось.
Пожиратель Миров фыркнул. Его недовольство, пусть и невысказанное, было слишком заметным. Фабий вздохнул.
— Арриан, скажи, что у тебя на уме.
— Ты в последнее время сам не свой.
— В смысле?
— Ты был… отстраненным все время с тех пор, как вернулся из Комморры. — Арриан не смотрел на него. Вместо этого он постукивал по черепам, по каждому в свой черед. — Это заметили и остальные. Ходят слухи.
— И какие же слухи?
— Что ты что-то замышляешь. И скрываешь это от нас.
Фабий пригляделся к Арриану.
— Даже если и так, что с того? У нас всех есть свои личные проекты. — Он постучал Пыткой по одному из черепов. — Не переживай, Арриан, если бы тебе нужно было знать, я бы рассказал.
— Значит, что-то все-таки замышляешь.
Фабий не успел ничего ответить. Стена шума обрушилась на них, как только платформа задрожала, останавливаясь, и разошелся люк.
В яслях было шумно. Новорожденные вопили. Няни-мутанты ходили вокруг них, гнусаво что-то говоря тем, кто казался действительно встревоженным, а не просто пребывавшим в плохом расположении духа. У стен под опиравшимися на колонны сводами огромного зала стояли технорабы, что делали заметки и собирали образцы для дальнейшего изучения.
Когда это было возможно, детей выпускали на свободу. Они росли быстро, а учились еще быстрее. Способность к выживанию была заложена в их гены. Спустя считаные часы после рождения гомо новус становились способны видеть и слышать, а также поглощать твердую пищу. Через несколько дней новые люди уже могли охотиться, и потому Фабий требовал от пробирочников разводить для этой цели грызунов.
В шесть месяцев начиналось обучение. Конечно, с простых предметов, однако уроки становились сложнее, когда дети достигали года. Тех, кто проявлял способности к естественным наукам или социологическим исследованиям, отделяли от остальных и забирали для углубленного обучения.
При всей своей усиленной агрессивности новые люди в той же мере обладали возможностью сохранения и понимания
Сначала Фабий наблюдал за объединением избранных родословных, стремясь улучшить общую популяцию. Впрочем, где-то после двенадцатого поколения он прекратил, осознав, что в целом это скорее контрпродуктивно. Его творения вполне могли взять подобные дела в свои руки и не нуждались в его попытках подбора пар. Семенившие вокруг дети являлись вполне наглядным свидетельством.
Фабий опустился на колени, разведя руки. Они охотно подскочили к нему и что-то взахлеб начали рассказывать. Фабий выслушал их всех, а когда дети закончили, отослал обратно к няням и товарищам по играм. Он поднялся, увидев подходящего смотрителя ясель.
— Славные маленькие щенки, не так ли? — спросил Заргад, с уважением кивнув Арриану. — Никого не напоминают?
Как воин, он напоминал скорее тонкий клинок, будучи слишком высоким и худым, чтобы его приняли за обычного человека. Заргад почти напоминал альдари — впрочем, он разрубил на части последнего, кто рискнул сделать такое сравнение. Лицо его было худощавым и бесполым, рот казался слишком широким, нос — немного мелковатым, а глаза напоминали кошачьи. Волосы же были выбриты налысо, что лишь подчеркивало странную форму черепа.
— Да, — нахмурился Фабий. — В их внешнем виде определенно есть что-то кемосийское.
— Обычно это исчезает за несколько месяцев роста. Но все больше и больше сохраняет подобные черты — блеклые волосы и лавандовые глаза.
— Побочное воздействие геносемени.
— Возможно, — фыркнул Заргад. — Мы оба знаем, что дело не только в этом.
— Неважно. Пока они соответствуют ожиданиям или превосходят их, пара аномалий внешности входит в приемлемые параметры. Как идут дела?
— Они встревожены. Чувствуют, будто что-то не так. — Апотекарий почесал затылок. — Как, впрочем, и я. — Он поглядел на Фабия. — Поэтому я и хотел, чтобы ты спустился.
— О чем ты?
Заргад покосился на Арриана.
— Твоя дочь, Фабий, тихо ответил он. — Детям снилась Мелюзина.
Игори проснулась.
Мгновение она лежала неподвижно, пытаясь понять, что же за шум нарушил ее дрему. Но звук, каким бы он ни был, прозвучал и затих, не оставив даже эха. Игори медленно села, и покров из шкур зверья соскользнул с нее. Ее любовники что-то пробормотали, но так и не проснулись. Что бы она ни услышала, звук избег даже их обостренных чувств. Игори пробралась мимо них так тихо, как могла. Пусть ее возраст и был уже почтенным, она все так же могла красться бесшумно, словно тень, если хотела.
Она остановилась, прислушиваясь, ища любые намеки на потревоживший ее звук. Но не было слышно ничего. Лишь обычный шелест ночи во дворце.
Теперь, когда сон окончательно и насовсем покинул старейшину, она быстро оделась, натянув видавшую виды униформу, и взяла нож со стойки у кровати. Конечно, она могла взять и другое оружие, но всегда предпочитала нож. Когда Игори вышла в холодный коридор, то услышала крики охотившихся в вышине визгунов и далекий стук барабанов зверья. Похоже, что-то встревожило тварей. Но в эти дни они постоянно были встревоженными.