Факел
Шрифт:
— По-моему, от Аспасии хотят избавиться только потому, что она умнее и образованнее многих мужчин и не скрывает этого, а не потому, что она не замужем. Когда мы с отцом были в Афинах, мы слышали, как она выступала перед собранием. Она уговаривала женщин не прятаться в домах, а посещать школы ученых мудрецов и вести такие же беседы, какие ведут мужчины. Нам, дорийским женщинам, живется в наших восточных городах гораздо лучше, так же как и женщинам Милета, откуда родом Аспасия. Жизнь добропорядочных афинянок, по-моему, очень скучна и уныла.
— Дафна, — холодно сказала Олимпия, — ты говоришь, словно
Дафна, покраснев, отвернулась. Кто-то бежал к ним по колоннаде перистиля, и Олимпия продолжала:
— Вон твой будущий муж, Дафна. Разве он не красив? Разве он не равен красотой самому Аполлону? Он сумеет удержать тебя у домашнего очага.
Подбежав к ним, Клеомед остановился и приветственно поднял руку. Даже распухший нос и заплывший глаз не портили его красоты. Бронзовое от загара тело было по пояс обнажено. Как у всех атлетов, его волосы были подстрижены очень коротко.
— Хайрете! — воскликнул он, обращаясь ко всем, но взгляд его был устремлен на Дафну, которая прильнула к отцу и что-то шептала ему на ухо. Молодой боец медленно обвел всех взглядом, словно маленький ребенок. Все молчали, и он смущенно засмеялся.
— Мы хорошо дрались с Буто сегодня утром — пять схваток без единой передышки. Он устал куда больше меня. — Клеомед потрогал свой разбитый нос и улыбнулся матери. — Видели бы вы Буто. Я отделал его куда лучше. Он говорит, что я стал гораздо быстрее. Вон он идет, посмотрите на него.
К ним по колоннаде скользящей походкой быстро приближался Буто, учитель кулачных бойцов; его разбитое, распухшее лицо расплылось в широкой усмешке. Клеомед, пригнув голову, поднял мощные обнаженные руки и, мягко пританцовывая, принялся наносить удары невидимому противнику. Вдруг он остановился и повернулся к Дафне.
Она совсем близко увидела шелковистые черные волосы, пробивающиеся на его верхней губе и подбородке, и небольшие, но красивые черные глаза — без следа мысли, как глаза быка, подумала она.
— Клеомед, — заговорил Тимон тоном любезного хозяина, — это асклепиад Гиппократ. Он когда-то был борцом и завоевал юношеский венок на Триопионских играх. В те дни, Гиппократ, о тебе говорил весь остров. Жители Коса хотели послать тебя на состязания юношей на Олимпийских играх. Ты был силен и храбр, и судьи в Триопионе полагали, что ты можешь получить даже оливковый олимпийский венок. Но увы, твой отец решил, что тебе пора учиться врачеванию. Ты жалеешь теперь, что не смог поехать в Олимпию?
Клеомед и Буто слушали архонта сначала удивленно, а потом с интересом.
— Нет, не жалею, — спокойно ответил Гиппократ. — За те ранние годы моей юности я сумел многое узнать о медицине, а ведь жизнь очень коротка. Мой отец был прав. Раб не может служить двум господам, а Медицина — очень ревнивая госпожа. И все же, — тут он с восхищением поглядел на великолепный торс юноши, — даже теперь я, пожалуй, иногда могу позавидовать тебе, Клеомед. Есть вещи, которые не забываются. Когда ветер дует с моря, как сегодня, или я чувствую запах масла и песка палестры, признаюсь, меня охватывает желание вновь состязаться в борьбе или беге.
Гиппократ быстро вскинул руки, приняв позу борца, собирающегося схватить противника. Затем, виновато засмеявшись, он сказал:
— Чепуха, давно оставленная чепуха! Но воспоминания не покидают нас до конца жизни, и ведь даже Сократ сказал как-то, что «недостойно состариться, ни разу не познав красоты и силы, на которую способно твое тело».
— Ну ты мог бы ещё стать неплохим борцом, — заметил Клеомед, — хотя в твоем возрасте на большие победы уже нельзя рассчитывать.
— Я забыл сказать тебе, Клеомед, — вмешался Тимон, — что Гиппократ собирался состязаться на Олимпийских играх в пятиборье.
— А что ты умел еще, кроме борьбы? — скрипучим голосом спросил Буто.
— Я метал диск и состязался в беге.
Буто одобрительно кивнул головой.
— Ты неплохо сложен для пятиборья: хорошая шея, крепкие мышцы и не слишком тяжел. Ты зря не поехал на Олимпийские игры.
Эврифон откашлялся и погладил лысину.
— Ваш разговор, — сказал он, — приводит мне на мысль то, о чем я уже не раз думал: как определить величайшее благо в жизни. То, что хорошо для Буто, не обязательно хорошо для других людей. И все же я полагаю, что почти все греки, которые в юности или в пору зрелости надеялись заслужить венок победителя на Олимпийских играх, непременно скажут: «Да, это лучшее, что может предложить жизнь». А большинство врачей, если им представится такой случай, предпочтут жизнь царского лекаря при пышном македонском или персидском дворе скромной доле асклепиада на острове Косе. А вот Гиппократ, который мог бы получить и то и другое благо, отказался от них. Все зависит от того, в чем человек видит наибольшее благо. Именно это и делает каждого таким, каков он есть: внутренняя потребность, которая ведет его через жизнь.
Гиппократ выслушал его речь с улыбкой.
— Даже Сократ, — заметил он, — не сумел бы выразить эту мысль лучше.
— Я всю жизнь живу среди асклепиадов, — негромко сказала Дафна. — Жалость — вот то качество, которое, по-моему, отличает врача от остальных людей. Если Гиппократ — истинный асклепиад, то он и не мог сделать иного выбора. Я люблю эти строки Эсхила:
«Тот кто жалеет страдальца, тот Зевсу угоден, — Путь по земле его легок…»— Можно подумать, — сказала Олимпия Эврифону, — что, когда твоя дочь жила в Афинах, она прилежно посещала школу Аспасии. Насколько мне известно, гетер обучают цитировать поэтов, чтобы очаровывать мужчин. Я рада, что Дафна хоть не выкрасила волосы хной и не…
— Дафне незачем красить волосы, — перебил ее Клеомед. — Она не может стать красивее, чем есть.
— Хорошо сказано, сынок! — воскликнул Тимон.
Клеомед подошел к Дафне.
— С тех пор как я в Триопионе готовлюсь к состязаниям, — сказал он смущенно, — я иногда хожу по вечерам в Книд и дожидаюсь, чтобы ты вышла из дому, а потом иду за тобой следом.
Она посмотрела на него.
— Да, я знаю, но ведь от Триопиона до Книда длинный путь.
— Нет, — ответил Клеомед, — мне он не кажется длинным.