Фальшивый грош

Томпсон Эстел

Я присела на кресло, мы помолчали. Я думала о молодой женщине, которая лежит мертвая в комнате рядом, о высоком мужчине с волнистыми светлыми волосами и странном выражении его лица, не поддающемся определению, когда Том Барнард сообщил ему о смерти его жены.

Скоро доктор Пимброк поинтересовался:

— Тебя ничего не поразило в характере ран Элинор?

Лицо у меня стало такое же тупое, как мозг.

— Опиши, что ты увидела, — попросил он.

— Четыре глубокие проникающие раны, а может и пять. По крайней мере, две причинили трещины черепа. И почти все могли оказаться смертельными.

— Угу. И из всего — что выводишь?

— Что напал на нее человек сильный, скорее всего, мужчина.

— А

еще?

Я покачала головой, и он ухмыльнулся.

— Думай же, девочка! Сама только что сказала: четыре удара тяжелым предметом, любой из них, возможно, смертельный. Это же признак ярости! Что исключает мотив грабежа, может, даже очевиднее, чем наличие двух бокалов. По десятку причин женщина может чудачить с двумя бокалами, но есть лишь одно объяснение, почему кто-то бьет ее снова и снова железной кочергой — гнев, ослепляющий, безумный. Вызванный страхом, ненавистью или ревностью.

Он абсолютно прав, решила я, в том как убита Элинор, присутствует элемент дикой жестокости. Мне пришла в голову неожиданная мысль.

— Но послушай! Мы ведь знаем — миссис Шредер была жива после крушения моста. И Шредер не мог быть в это время дома, иначе его машина стояла бы тут, отрезанная рекой. Так как же он осуществил убийство? — и, гордая своими логическими построениями, я откинулась на спинку кресла.

— Верно, да. Но возьми-ка да взгляни на все под другим углом: Карл приехал домой через час или около того после гибели жены — вот и все его алиби. По крайней мере, известное нам. Если же, уезжая из дома в обед, он уже замыслил убийство, так вряд ли явился бы домой в открытую убивать. Те же Уиллисы заметили бы машину. Вот и припарковался где-то на том берегу, а через реку перебрался вплавь, либо рискнул и перешел мостом — в такой дождь и не заметит никто. А позднее, обеспечивая себе побольше свидетелей, возвращается домой и разыгрывает потрясение от смерти Элинор.

— А не то предположим, он едет домой и видит — мост рухнул — обнаружил, может, аварию еще раньше Роджерсона: так если он планирует убийство, вот он шанс — свалился ему в руки. Только бы хватило храбрости и умения переплыть реку в оба конца. Раз машина стоит на приколе, полное впечатление, что и он там — на другом берегу.

— О-о! — обескураженно протянула я, — вот вам и мой ясный аналитический ум!

— И еще фактик, который можно истолковать по-разному. Тед Уиллис заявил, что Элинор мертва, а Тед не дурак. И все-таки Карл настаивает, чтобы я как можно скорее ехал сюда. Почему? Из-за того, что хотел проверить — вдруг все-таки надежда — слабенькая — осталась? Искорка жизни? Естественная, несомненно, реакция для потрясенного, раздавленного горем мужа. А может, ему хотелось, чтобы труп побыстрее осмотрел врач и дал неоспоримое медицинское свидетельство, что она была жива, когда он уезжал в обед?

Мы помолчали.

— Ты смотришь на Карла, как на убийцу — хладнокровного и расчетливого, — заметила наконец я.

— Да нет, необязательно. Я только рассуждаю, что если убийца он — то убийство хладнокровное и расчетливое. Убил Элинор человек злобный, мстительный и хладнокровный. Пари могу держать — ни на кочерге, ни на втором бокале отпечатков никаких. Готов также спорить, что к бокалу он не притрагивался, потому что заранее знал — он убьет ее и не желал рисковать, трогать лишнее.

В тоне дяди Артура пробивались гневные нотки, что напомнило мне: для него Элинор Шредер не просто имя, мертвое тело — в Виллоубанке он живет давно. Конечно, она тоже была его пациенткой и, возможно, нравилась ему.

— Расскажи мне про Шредеров, — попросила я.

— Про Карла я мало что знаю, — он вынул изо рта трубку и нахмурился.

— Он — австралиец? Мне показалось, у него слабенький акцент проскальзывает —

а может, и не акцент вовсе, просто некоторые слова выговаривают слишком четко.

— Он немец. По-английски говорит превосходно для человека, который всего как несколько лет уехал из своей страны. А Элинор Парк наша, местная. Жила тут практически всю жизнь — в университет только уезжала учиться, ну, еще там, короткие отлучки. Фермой владели ее родители — очень большая молочная ферма, одна из лучших в округе. Они всегда нанимали женатую пару, и те жили во втором доме, может, заметила, на подъезде к ферме. Тед Уиллис трудится тут уже, наверное, лет десять. Элинор была единственная дочка Парков и, когда три года назад ее отец умер, унаследовала и ферму, и землю. А мать умерла, когда Элинор была совсем ребенком.

Все думали, Элинор землю продаст — она работала в Брисбейне, дизайнером, вроде, но она решила вернуться домой, жить на ферме, управлять ею. Конечно, физически работать она не могла, а так, вела бухгалтерские книги. Без Теда Уиллиса или другого кого ей бы не справиться, но голова для бизнеса у нее первоклассная, и старалась она вовсю.

Года полтора назад — а может, и два уже — она удивила всехнас, обручившись с парнем по имени Джек Лантри, управляющим местной лесопилкой, той, что сразу за городом, рядом с холмом. Неожиданно — очень уж Лантри тихий и совсем-совсем обыкновенный. К тому же намного старше Элинор. Да просто не тот тип, за которого, как можно было предполагать, она пойдет замуж: сама она искрилась жизнью, кипела и бурлила. Ждали, что и в мужья себе выберет кого-нибудь поярче.

А год назад Элинор отправилась за границу в путешествие. С Джеком они планировали пожениться после ее возвращения. Путешествие показалось мне недурной идеей: девушкам вроде Элинор надо перебеситься, прежде чем осесть и зажить тихой семейной жизнью с основательным парнем, вроде Лантри. Но, вернувшись где-то через полгода, она привезла с собой мужа — и, насколько можно судить по местным сплетням, Джек до ее возвращения ни о чем и не подозревал.

Брови у меня поднялись.

— Во-первых, немножко жестоко по отношению к бедняге Джеку, — заметила я. — А во-вторых, и ему недурно бы иметь алиби на этот вечер.

— А мне сдается, захоти Джек отомстить Элинор, не стал бы дожидаться так долго.

— А тогда как прореагировал?

— Откуда мне знать, девочка? Я тут людей лечу, а не веду страничку скандальной хроники. Не бегал, во всяком случае, круша все вокруг и угрожая самоубийством. Или убийством — если ты про это. Занимался себе по-прежнему своим делом, точно случившееся для него имело не большее значение, чем дождик. Кто знает, может он и сам к тому времени передумал. Не могу тебе сказать. У такого парня как Джек, много про чувства его не разберешь.

— Значит, женаты Шредеры не так уж давно?

— И года нет.

— А Карл? Больше отвечает типу Элинор?

— Разве я могу угадать, какой мужчина приглянется девушке?

— Но минуту назад ты сам сказал — Джек Лантри не того типа, за который могла бы выйти замуж Элинор! Итак?

— Сообразительная какая! — накинулся он на меня. — И чего не стала леди-адвокатом вместо того, чтоб врачом мыкаться?

Я усмехнулась:

— Ты на вопрос-то отвечай!

— Хм-хм. Ну… полагаю, что да. Подходит больше. Хотя мне казалось, что она… — он запнулся, закусил черенок трубки и явно решил не заканчивать мысль. — Яркости в Шредере, конечно, больше. Политический беженец из Восточной Германии, хотя, когда она с ним познакомилась, он уже жил в Англии с год, по-моему, или даже уже два. Драматург — и, как я понимаю, довольно недурной. Одна его пьеса с успехом идет в Лондоне и скоро предстоит премьера ее в Америке. Но вообще-то о своей работе он распространяется мало.