Фанера над Парижем
Шрифт:
— Тома, ты же не министр финансов, чтобы приводить такие аргументы. Все же хотелось бы знать поконкретней. Ну перекладывают Турянский с Перцовым деньги из кармана в карман, ну не останутся в накладе, а на чем же они приумножат свои капиталы? И вообще, откуда эти деньги, будь они неладны, в таких количествах берутся? Кто их вам, бизнесменам, дает? Просвети.
— Господи, Мама! Ты невозможная! — взвилась Тамарка. — Ежу понятно, кто дает. Вы же сами и даете. Ты, соседи твои, знакомые: все, кто работает, — короче, народ дает да земля-матушка, где нефти, газа и леса с алмазами-золотом
— Бог с тобой, Тома, уж я-то никому ничего не даю, потому что от роду, кроме вилки и ложки, в руках ничего не держала. У меня стойкий рефлекс на работу: как увижу ее, сразу бегу. А вот народ обирать грех. Обирать наш доверчивый многострадальный народ может только изощренный подонок.
— Мама, я целиком с тобой согласна: грех обирать свой народ, да только больше некого обирать, нет у нас другого народа. С радостью обобрала бы американский народ, да у тамошних избирателей полно своих обирателей. Что до Перцева и Турянского, то они хоть и платят страховые взносы, но всегда могут их вернуть. Способов для этого полно. В крайнем случае обанкротят компанию, а туда вкладывали деньги не только Перцев и Турянский. Там и чужих денег через край, а вот достанется все это исключительно банкирам, если этим бумагам верить, — Тамарка воинственно потрясла папкой и добавила:
— А еще лучше, одному банкиру…
— Выходит, Перцеву больше всех выгодна ненасильственная смерть Турянского.
— Что значит — больше всех? — изумленно воззрилась на меня Тамарка. — У тебя что, и другие подозреваемые имеются?
— Имеются, Тома, и еще какие, — заявила я.
— Мама, ты невозможная! — закричала она. — Это Перцев! Теперь, когда ты мне все показала и все рассказала, сомнений нет: это Перцев!
Я внимательно посмотрела на нее, вспомнила про компромат, про ее долги Турянскому и сказала:
— Или кому-то выгодно, чтобы я думала на Перцева.
— Что ты имеешь в виду, Мама? — опешила Тамарка. — Ты невозможная, если намекаешь на меня. Я лечу как фанера над Парижем без этих самых кредитов. Мне невыгодна смерть Турянского.
— Как сказать, как сказать, — загадочно заметила я.
— Ладно, не морочь мне голову, — отмахнулась Тамарка и вновь полезла в папку.
Я с напряженным вниманием наблюдала за ней. Перебирая документ за документом, Тамарка буквально менялась на глазах.
— Ладно, Мама, я спешу, вытряхивайся из машины, — вдруг радостно закричала она, возвращая мне папку.
«Что? Что она там увидела?» — запаниковала я, не слишком охотно покидая «Мерседес».
Вся беда была в том, что пытать ее я, конечно, могла еще долго, но с нулевым результатом. Пришлось смириться.
Пока.
В дальнейшем я рассчитывала на свой безупречный ум. И хитрость. Уж этого добра у меня навалом.
ГЛАВА 14
Расставшись с Тамаркой, я поспешила к Коровину. Не зря же я кокетничала с ним, завлекала. Уж если на то пошло, то с большей охотой я занялась бы красавцем Равилем, но великий магистр пока у нас маэстро Коровин,
С этой мыслью я и вошла в дом. К моей радости, толпа почитателей из салона второго этажа переместилась на первый этаж в приемную. Или переместилась сама, или Коровин непринужденно ее туда переместил. К последнему выводу я и склонилась, заметив, как Коровин тайком подает мне усиленные знаки.
Повинуясь этим знакам, я, прячась от Розы и Маруси, незаметно порхнула на второй этаж. По гостеприимному жесту помощника Коровина, приглашающему в салон, я мгновенно поняла, что не ошиблась: меня здесь ждали.
Уверенным шагом я вошла в комнату. Салон был пуст. На столе одиноко лежала корзинка, насквозь пронзенная карандашом, та самая, которая еще недавно грациозно и ловко танцевала под тонкими нервными пальцами Равиля, выводя грифелем по бумаге откровения императорского духа.
Я взяла в руки корзинку и попыталась на той же бумаге что-нибудь ею начертать. Вышло нечто несуразное, слишком далекое от желаемого — курица лапой нацарапает красивей. Лишь после этого я в полном объеме оценила мастерство Равиля, который управлял корзинкой, едва ее касаясь. Порой мне казалось, что его пальцы над ней просто парили, а грифель действительно сам собой выводил французские фразы.
Я вновь попробовала, вцепившись в корзинку руками, управлять ею. Опять ничего не вышло. Буквы были слишком крупны и в ровный ряд не ложились. Снова восхитилась я умением Равиля. К тому же от Маруси я слышала, что Равиль всегда писал разным почерком. Роза же утверждала, что проверяла сама: почерк в точности соответствовал тому духу, который являл откровения.
«Какой талант», — подумала я.
Скрипнула дверь. В комнату вбежал радостный Коровин.
— Софья Адамовна, вы окрылили меня! — с восторгом воскликнул он, но, увидев в моих руках корзинку, озабоченно заметил:
— Это нельзя. Это не игрушка. К такой вещи может прикасаться лишь рука медиума. Я удивилась:
— Почему?
— Вместилище духов, — с серьезнейшим видом пояснил Коровин, после чего я отбросила от себя корзинку, как гремучую змею.
Коровин успокоился и обласкал меня взглядом. Было очевидно, что он мечтает поскорей удалиться со мной в комнату, где «сексодром», которую он по непонятной причине называет кабинетом. Я же имела на Коровина абсолютно другие виды.
— Мы здесь одни? — озираясь по сторонам, прошептала я.
— Конечно, — тоже переходя на шепот, ответил он.
— Меня волнует вопрос, который, по сути, является тайной. Могу я положиться на вас?
— Можете, можете, — заверил Коровин, знаком приглашая меня присесть к столу.
Я присела, Коровин устроился напротив и был достаточно от меня далек, что радовало.
— Так в чем проблема? — спросил он. Для пользы дела я решила позволить себе некоторую откровенность, а потому воскликнула:
— Жив ли один человек, муж моей подруги? Признаюсь честно, я не слишком верю в ваших духов. Мистика лишь обостряет во мне чувство юмора, но порой с такими чудесами соприкасаешься, что не захочешь, а подумаешь: «Чем черт не шутит…»