Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
— Ну что, осмотр прошел удачно? Ты показала ему все, что могла?
Эти слова мне показались очень странными. И знаешь, что потом произошло? Он повалил меня в салоне на ковер и обращался со мною, как дикарь. И при этом все время повторял:
— Ах ты моя стервочка! Милая моя шлюшка, как я тебя люблю, путаночка ты моя!
— Господи Боже! — воскликнул Фанфан.
— Тот тихий скрип, видимо был не от крыс, а от Ледю! А Баттендье его послал шпионить за нами и доложить ему, что слышал. Разумеется, при условии, что Ледю потом не разнесет это по городу и шантажируя тебя, не нарушит ситуацию, которая так нравится Оливье!
— Святая Дева! — прошептал
— Вот потому я и сказала, что надеюсь — Оливье сдержит слово. Он слишком счастлив будет иметь тебя под руками, чтоб ублажать — с помощью Ледю — свои наклонности, которые оправданы в его глазах, поскольку так он сможет выполнять свои супружеские обязанности как должно. Надеюсь, ты не ревнуешь? Ведь с той поры он так и продолжает!
— Похоже, он нас просто загнал тогда на "Фанфарон", — задумчиво сказал Фанфан, потом добавив: — Мне ревновать? Да как же я могу ревновать твоего мужа? Напротив, судя по твоим словам, он предлагает мне роскошную жизнь!
— Ну тогда — go [3] ! — сказала Аврора, знавшая английский.
Пока что не случилось ничего, что так опасались Фанфан, солдаты и даже офицеры — что у полковника Рампоно начнется новый приступ безумного маневрирования. Но мы ошибались, если бы решили, что он успокоился, или что погибшие, раненые, хромые и больные жертвы первых маневров охладили его пыл и научили осторожности.
Рампоно даже в голову не приходило опасаться, что настороженное чьим-то донесением военное министерство могло бы доставить ему неприятности — он вел себя как абсолютный властелин, собравшись выковать стране таких воинов, которые бы стали абсолютно непобедимыми.
3
go — (здесь) поехали.
Нет, просто Рампоно был прикован к постели — не считая того, что раз пятнадцать в день слетал с неё на горшок, чтобы потом вернуться совершенно обессиленным, стуча зубами. Как мы уже поняли, Рампоно пробрал ужасный понос, словно в справедливую расплату за его злодеяния — ведь все солдаты тоже страдали от дизентерии, подцепленной на злосчастных учениях.
Рампоно по своей кастовой ограниченности, из дурацкого снобизма и демонстративного презрения к комфорту отказался поселиться в доме какого-нибудь видного горожанина — из страха, что попав к богатым людям, выглядеть будет как нищий. Поэтому велел соорудить большой шатер, который украсил коврами и вполне приличной мебелью, позаимствованной в мэрии. "Палатка — дом воина", — думал Рампоно. В своем шатре, полном мечей, сабель, пистолетов и деловых бумаг, мнил себя маршалом Туренем! Правда, страдавшим поносом, но все равно маршалом! И как Турень, который временами упрекал сам себя, когда над ним свистели пули: "- Дрожишь от страха, баба чертова!" сейчас и Рампоно дрожал всем телом, когда сидел на горшке.
Весь штаб его был вне себя от ярости. Офицеры, сумевшие устроиться со всеми удобствами в городе — причем обычно спали с хозяйкой дома или её дочерью — теперь ютились по палаткам без всякого комфорта. Палаток этих с дюжину расставили вокруг его шатра в полулье от города, на лугу, прикрытом от ветра сосновым леском. А ведь зима была не за горами!
Полковник был готов перевести на этот образ жизни и солдат, но палаток для этого не хватало, и большая часть бойцов осталась, где была, — в конюшнях, подвалах и мансардах. Те, кому не повезло, размещены были в палатках и могли утешаться тем, что их начальникам не легче, и что они не меньше взбешены таким положением.
Ноябрь, декабрь и часть января следующего года прошли довольно спокойно. А потом все пошло в том же темпе, как и до появления полковника Рампоно — с молчаливого согласия офицеров было столько учений и караулов, сколько нужно, и даже ещё меньше. И больше всего занимались… игрой в карты! Потом произошло с виду невинное событие, которое, однако, имело тяжелые последствия.
Фанфан, стоя декабрьской ночью в карауле, придумал песенку, чтобы развлечь своих скучающих товарищей, пытавшихся согреться, топая вокруг костров.
"Рампоно — наездник бравый
На горшке скакал со славой Оттопыривши губу,
И трубил в свою трубу.
Если он с горшка спадет,
Народ смехом изойдет.
Рампоно — наездник славный
И горшок — конь его главный.
Поглядите, вот оно
Наш полковник Рампоно!
Через три дня песенку эту знал весь полк. Одного пьяного солдата, распевавшего эту песню в таверне, накрыл лейтенант де Шаманс, который как раз там ужинал. Лейтенант де Шаманс строго приказал пьянице повторить, и солдат повиновался, причем дрожал от страха, пока лейтенант списывал текст в записную книжку. Потом лейтенант, ни слова не говоря, вышел из таверны, а несчастный вояка, которого в полку иронически именовали Сухарем, разрыдался при мысли о том, что с ним будет, — но ничего не произошло ни на следующий день, ни позднее.
Лейтенант де Шаманс из таверны отправился прямо в игорный зал на рю А ль'Эпи, куда ходили все офицеры. В тот вечер их там было не меньше дюжины играли в карты, пили и волочились за девицами. Лейтенант де Шаманс прочитал им этот злосчастный куплет, а потом и спел его. На лицах всех присутствовавших появилось выражение глубокой задумчивости.
— Мсье, — заявил де Шаманс, минутку помолчав, — с этим нужно что-то делать!
— Слушаюсь, мсье лейтенант! — ответил безусый корнет и сел за пианино, стоявшее в салоне, чтобы сыграть песенку с подобающим аккомпанементом.
— Вам нравится, мсье лейтенант?
— Чуть поживее ритм, — посоветовал де Шаманс. — Мсье?
Все встали по его призыву, обступив пианиста. Через десять минут офицерский хор достиг похвального совершенства в исполнении того, что они единодушно назвали "Марш полковника Рампердоно"!
Но кто потом, когда полковник крепко спал, положил текст этого марша ему на грудь? Этого так никогда и не узнали, хоть и подозревали брата одного из тех рекрутов, кому пресловутые ночные маневры стоили жизни.
На рассвете весь лагерь был разбужен дикими криками. Офицеры и несколько солдат, выскочившие из палаток, увидели полковника в одной ночной сорочке, орущего и размахивающего листком бумаги.
— Трибунал! Требую созвать полевой трибунал! Проклятье, ну вы у меня получите!
Полковник как безумный метался взад-вперед, опасно размахивая вокруг себя саблей. И тут упал в снег, — снег выпал той ночью. Его подняли и отнесли в палатку. К ложу поспешили полковые лекари. Когда они вышли из палатки, офицеры и солдаты, во множестве собравшиеся вокруг, поскольку пошли слухи, что полковник окончательно обезумел, не знали, аплодировать или принять скорбный вид. В конце концов приличия победили и все разошлись в фальшиво огорченном молчании после того, как шеф-лекарь Элембер сказал: