Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
— Как, вы назвали эту песню?
— Гм… — только и ответил лейтенант, который выдал офицерскую тайну (хотя не всю — Фанфан так и не узнал, что офицеры добавили к его тексту ещё и припев:
"Мсье полковник Рампердон, о! о! о! Имел огромный бомбардон, о! о! о! Он пердит как буйный слон, о! о! о!"Вместо этого лейтенант де Шаманс сделал круглые глаза:
— Разве я произнес какое-то название?
— Нет, разумеется нет, мсье, — Фанфан рассмеялся. — Картель тут не причем, виновник — я!
— Поздравля… Гм! Да, я вас не могу поздравить, — лейтенант старался не расхохотаться.
— Но почему, черт побери, — спросил Фанфан, — Картель хвастался авторством этой песенки?
— Не знаю, друг мой! Каждый хочет блеснуть, даже таким образом. Но скажите мне…
— Да, мсье?
— То, что вы мне сказали, останется, надеюсь, между нами?
— Нет, мсье! — ответил Фанфан. — Я не хотел бы, чтобы вместо меня угодил за решетку невиновный, пусть он какой угодно болван и мерзавец!
Фанфан говорил правду. И можно полагать, что привела его к этому авторская ревность. Его раздражала мысль, что кто-то иной добьется славы, присвоив его творение. Но самым сильным мотивом для Тюльпана было желание хоть с голыми руками, но стать лицом к лицу с тем, кто когда-то столь жестоко его оскорбил и кому он собирался сообщить истинный повод появления куплетов.
Но, чтобы не преувеличивать отвагу Фанфана, заметим, — он считал себя неуязвимым, поскольку думал — ах, какой простак — что уже под охраной мадам Дюбарри.
И в результате пораженный лейтенант де Шаманс увидел, как Фанфан небрежным шагом направляется к шатру полковника Рампоно!.
5
— Так это были вы, мсье?
— Я не хотел бы хвастаться, но чтобы восстановить истину, должен заявить: я в самом деле автор этой песни!
— И вы несете полную ответственность! Полную! Признавайтесь!
— Да, я как автор несу полную ответственность.
Фанфан видел полковника со стороны. Тот склонился над жаровней с тлеющими углями, рдевшей посреди его шатра и издававший душный запах торфа, кивая головой, словно клюя её, как птица.
Войдя в шатер, Фанфан отдал честь и тут же доложил полковнику, что сознается в авторстве куплетов. Взглянув на него, Рампоно нервно ущипнул себя за ухо и отступил к жаровне с угольками.
— По правде говоря, написана песенка неплохо, — заметил он, обернувшись к Фанфану. Был очень бледен, но нельзя сказать, от сдерживаемого гнева или от долгой болезни. Фанфан заметил, что монгольские его усы уже чуть тронула седина и что полковник выглядит весьма несчастным. Сейчас он подошел в упор к Фанфану, как делал это обычно, заложив руки за спину. И после долгого молчания бесцветным голосом сказал:
— Да, это смело: прийти сознаться!
— Я, мсье, не мог допустить, чтобы пострадал другой!
— Это делает вам честь! (Вновь ущипнул себя за ухо). — Зачем этот болван так поступил?
Вновь наступила тишина, и Фанфан, смертельно перепуганный, ещё когда вошел в шатер, теперь был окончательно ошеломлен, поскольку знал, что за человек полковник. Ждал, что впадет в неслыханную ярость и может даже избить его, — но ничего подобного, Рампоно все ещё полностью владел собой, — то ли ещё был слишком слаб, то ли копил в себе ярость! Фанфан подумал, не сулит ли это ещё больших бед, и горло у него пересохло. Нужно сказать, что в тех косых взглядах, которые бросал на него полковник, было нечто опасное и злое — хотя, возможно это казалось от испуга!
— И вы пришли ко мне в шатер и подложили эту мерзость?
— Нет, мсье! Даю вам слово!
— Вы не хотели, чтобы я узнал о ваших куплетах?
— Вообще-то да, мсье, но сочинил я их только для того, чтобы…
— Чтобы что?
— Ну…
— Чтобы себе доставить удовольствие…
— Честно говоря, да! — Фанфан потупился. Полковник отошел в сторону, сел за стол и занялся ногтями, при этом нервно фыркая.
— К чему тогда…
— Простите?
— К чему тогда все это?
Губы полковника расползлись в ухмылке и глазах появилось выражение, настолько ужасающе кровожадное (на этот раз без всяких сомнений), что у Фанфана выступил ледяной пот. От его решимости не осталось и следа, он уже начал жалеть, что расхрабрился и не оставил дурака Картеля выкручиваться самому. Но поздно было сожалеть! Теперь Фанфан уж вовсе не испытывал желания стать героем во что бы то ни стало, как глупо размечтался он полчаса назад, вспомнив о порке в монастыре. Спасительная сила его талисмана — графини Дюбарри — не действовала, и Фанфан вполголоса сказал:
— Ни к чему, мсье!
— По глупости?!
— Да, мсье, — признал Фанфан, краснея от унижения.
— И трусости! Анонимно!
Фанфан чуть не взорвался от ярости:
— Я что, веду себя как трус? — голос его сорвался на хрип.
Полковник вдруг грохнул кулаком по столу и впервые повысил голос:
— Вы жалкий фанфарон, и только! И дерзкий сопляк! Тешите себя, как я думаю, тем, что, появившись перед друзьями, сможете им рассказывать, как утерли нос полковнику! Да, вы появитесь перед ними, мсье! Но с голым задом! И перед всеми вам зад надерут розгами. Нет, вы отправитесь не в тюрьму, а на порку! Именно это унизительное наказание заслужил такой засранец, как вы!
— Вы этого не сделаете! — взревел Фанфан, который больше не владел собой при мысли о столь оскорбительной перспективе. — Только попробуйте, и я убью вас перед всем полком!
— Однажды я уже проделал это, и жив, как видите, — отрезал полковник.
Фанфан ошеломленно вытаращил глаза, разинул рот, но не издал ни звука. Потом лишь с трудом выдавил:
— Вы… меня узнали?
— С тех пор вы здорово переменились, это да, но вот глаза не меняются! И я узнал вас по глазам, мсье беспризорник из приюта августинок!