Фантастические сказки
Шрифт:
– Тебе еще предоставится возможность выразить ей благодарность. Итак, я оставляю тебя в школе и даю тебе последнюю попытку восстановить пошатнувшуюся репутацию. Но для твоего собственного и общего блага я покараю порок публично. В одиннадцать часов ты будешь высечен в присутствии всей школы. До того времени ты останешься в этой комнате. Завтрак тебе принесут сюда.
Поль сделал отчаянную попытку отговорить директора от ужасного намерения.
– Доктор Гримстон,- забормотал он.- Если вам все равно, то я бы предпочел исключение.
– Мне не все равно, Бультон,- услышал он в ответ.- Ты же сейчас
– Я… я не хочу, чтобы меня пороли,- сказал Поль.- Это не исправит меня, а напротив, лишь ожесточит… Я не могу этого допустить, доктор Гримстон. Я принципиальный противник телесных наказаний. Исключение же окажет на меня самое благотворное воздействие. Оно спасет меня. Сделает другим человеком.
– Неужели, чтобы избежать малых неприятностей, ты готов навлечь горе на седую голову твоего достойнейшего отца? Нет, я тут тебе не помощник. Добавлю лишь, что твоя трусость не заставит меня смягчить наказание. Итак, я ухожу - встретимся в одиннадцать.
И с этими словами доктор Гримстон вышел из комнаты. Смягчение приговора объяснялось не только упомянутыми директором причинами, но и материальными соображениями, в которых он, возможно, и сам толком не отдавал себе отчета. Исключение из частных школ случается крайне редко и за самые вопиющие нарушения дисциплины. Доктор же вряд ли желал бы просто так расстаться с определенной частью доходов, имея возможность покарать грех иными средствами.
Но его милосердие стало для мистера Бультона страшным ударом. Он упал ничком на постель, подкошенный этим сообщением. Еще десять минут назад он был весел и беззаботен, а теперь не только рухнули надежды на освобождение, но и менее чем через два часа его ожидала порка.
Когда в нашей жизни вдруг происходит перемена - к лучшему или худшему,- вес будничные мелочи принимают совершенно иной облик и смысл. Книга, что мы читали, письмо, за которое принялись, картина, что висит в нашей гостиной - какими они становятся милыми и привлекательными - или, напротив, мрачными и враждебными.
Что- то вроде этого испытал Поль, когда кое-как закончил одеваться. Уютная спальня, с ее приятными обоями и шторами, теперь казалась ему отвратительной. Чувство благодарности за ночь, проведенную в приятном одиночестве, сменилось отвращением, ибо спокойствие это оказалось обманчивым.
Раздался тихий стук в дверь, и вошла Дульси с подносом, на котором был завтрак.
– Ну вот!,- сказала она,- я уговорила маму разрешить принести тебе завтрак. Тут яйцо и сдобные лепешки.
Мистер Бультон сел на стул и лишь простонал в ответ.
– Ты мог хотя бы сказать "спасибо",- надула губки Дульси.- Та девочка и не подумала бы принести тебе поесть, окажись она на моем месте. Я хотела сказать тебе, что не сержусь, потому что скорее всего ты не просил, чтобы она тебе писала.- К счастью для Поля, Дульси не знала окончания истории с Конни Давенант.- Но тебе, по-моему, все равно.
– Мне очень плохо,- вздохнул Поль.
– Тогда выпей кофе,- посоветовала Дульси.- И поешь. Я специально принесла тебе яйцо. Оно придает силы. Тебе силы понадобятся.
– Не надо!
– с ужасом воскликнул Поль при мысли о том, что ему предстоит.- Я этого не вынесу.
– Но я спрятала папину новую трость,- сообщила Дульси.- А старая, ты же сам говорил, сечет не так больно. Хлыст куда больнее. Но папа потерял его на каникулах, когда выезжал кататься верхом.
– Хлыст куда больней?
– механически повторил Поль.
– Том говорит, что больней. Но, Дик, тебе придется потерпеть какие-нибудь пять минут. Это пустяки по сравнению с исключением. Мы с мамой еле-еле упросили папу не делать этого, а оставить тебя.
– Еле-еле упросили?
– опять повторил Поль.
– Ну да. Он так долго но соглашался, я как могла уламывала его. Я просто не могла перенести, что тебя не будет.
– Ты поступила очень жестоко,- сказал Поль.- Я страдаю из-за тебя. Если бы не ты, это письмо никто не увидел бы. Если бы не ты, я бы выбрался из этого ужасного места.
Дульси поставила поднос и, заложив руки за спину, прислонилась к углу гардероба.
– И это все, что ты мне можешь сказать?
– произнесла она с дрожью в голосе.
– Все,- подтвердил Поль.- Не сомневаюсь, ты руководствовалась лучшими намерениями, но тебе вообще не следовало вмешиваться. Из-за этого со мной и приключились все эти невзгоды. Унеси завтрак. Меня тошнит от одного его вида.
Дульси помотала головой и сжала кулачки. Нрав у нее был такой же горячий, как и у ее отца.
– Отлично,- сказала она и с достоинством двинулась к двери.- Я очень сожалею, что вообще вмешалась. Лучше бы тебя отправили домой к твоему отцу. Пусть он поступил бы с тобой, как сочтет нужным. Но я больше не подойду к тебе и не скажу ни словечка! Я и не посмотрю в твою сторону. Я скажу Типпингу, что он может колошматить тебя сколько душе угодно, и сообщу Тому, куда я спрятала новую папину трость. Очень надеюсь, что тебе будет больно.- И с этими словами она удалилась.
После этого мистер Бультон некоторое время расхаживал по верхнему этажу школы, боясь спуститься вниз, но не имея сил оставаться в комнате. Горничные, что пришли убирать кровати, смотрели на него с жалостливым любопытством, но гордость помешала мистеру Бультону просить их о помощи. Прятаться было бессмысленно, потому что, без гроша в кармане и не имея возможности одолжить денег, он был вынужден бы оставаться в этом доме, пока голод не вынудил бы его покинуть убежище. И то если его до этого не отыщут.
На площадке затихли крики школьников - полчаса, отведенные для игры, закончились. Он услышал, как часы в холле пробили одиннадцать - настал час его испытаний. Доктор не забыл о нем, ибо вскоре в комнату вошел дворецкий и провозгласил, что доктор Гримстон желает видеть его, "если он не возражает". Поль кое-как спустился по лестнице, дворецкий распахнул перед ним двойные двери, и Поль вошел в классную комнату, умирая от страха и стыда.
За партами и столами собралась вся школа. Только книг на партах не было. Казалось, ученики пришли слушать лекцию. Не было лишь мистера Блинкхорна, который, испытывая неприязнь к подобным процедурам, воспользовался случаем выскользнуть на улицу. Теперь он важно трусил по гимнастической площадке, расставив локти и подняв вверх голову. Он говорил, что это у пего вообще была привычка внезапно прерывать урок, несколько минут бегать рысцой, а потом возвращаться в класс запыхавшимся, но освежившимся.