Фантастика и Детективы, 2013 № 9
Шрифт:
— Мои — тихие, — пожимает плечами он. — Если те, кто должен ловить детей над пропастью — толкают их туда, толкачам ничего не остается, как ловить их. Дихотомия. Из-за моих фруктов не разрушают города, не устраивают геноцидов, не унижают столетиями и не жгут книги.
— А ты знаешь, — вспоминаю давешний разговор я, — что вот этот телефон, который тебя призвал, сменил…
— Да-да, девять владельцев и сколько-то пережил. И что? Как будто этого нельзя сказать о трех четвертях денежных купюр на свете?
— Ладно, считай, уболтал. Добро пожаловать в клуб, и все такое. Крысиный король мне нужен, вот что. Включай давай свою дудку и зови, я жду.
Люди, проходящие мимо, считают меня очередным сумасшедшим — человек сам с собой громко разговаривает над куском черного пластика. Они недалеки от истины.
— Дудка — это вчерашний день. Вот, смотри.
Достает из лежащей на мостовой мантии такой же, как у меня кусок пластика — но побольше.
— Вот, крысиный король должен быть на помойке, правильно? А из этой всемирной помойки, — он указывает на прибор в руках, — можно не только крысиного, но и слоновьего короля вытащить. С хоботом и бивнями.
— Не надо слоновьего. Давай крысиного — и мы в расчете. Помнишь же наши счета, а?
— Тебя забудешь, — недовольно бормочет, тыкает в черный прямоугольник, потом погружает туда руку по локоть, шарит. Закатывает глаза, кричит: — Ага!
— Поймал?
— Поймал.
Тащит, старается.
— Помочь?
— С-с-справлюсь.
И действительно, выдергивает переносной контейнер с решеткой. За решеткой книги, пялятся на меня глазками-бусинками.
— Пойдет?
Беру переноску, встряхиваю, смотрю на просвет. Книги переплелись страницами, срослись обложками. Несчастные. Читаю корешки: Мьевилль, Клавелл, Гофман…
— Пойдет. Беру. Свободен!
Скалится:
— Хозяин отпускает?
Некогда отвечать на глум. Слишком много времени потерял. Скоро рассвет.
Значит, возвращаемся. Кота надо искать на крыше — или на помойке.
На крыше, кажется, проще — и уж однозначно красивее. Разгорающееся утреннее солнце после ночного мрака, оно разгоняет туман и гонит черную морось. И только я и он. Да, красиво.
Но нет, нехорошо. Это перерастет в какой-то эпичный файтинг, как в плохих рисованных книжках. Придется идти во всемирную помойку. Ох, нет! Прошлый визит туда задержал меня слишком надолго.
Если каждая ступень на пути будет меня так же сдерживать — я никогда не доберусь до Рифмача. Вернее, до меня доберутся раньше. Ведь даже Рыбака уже нет с нами. Остались только Каменщик и Рифмач. Рифмач и Каменщик. Рифмач, ты слышишь меня? Ответь, Рифмач!
Достаю из переноски Крысиного Короля, беру за хвост. Мерно размахиваю им над землей, как кадилом. Читаю «Смерть Артура». Бесполезно. Тихо.
Солнце поднимается.
Морось утихла, тучи развеялись, красная полоса встает над шпилями и башнями Нового Рима. Ломается в оконных стеклах, полыхает мириадами зеркальных осколков.
Размахиваю животным над головой, читаю что-то из фон Волькенштейна. Крыса пищит, как резаная. Еще немного, и сюда соберутся котоборотни со всей округи.
Рифмач успевает раньше. Против обыкновения, он подходит тихо, с грустной улыбкой, стихов не читает, выпить не предлагает. Кладет руку мне на плечо:
— Ты звал, Энди? Я пришел.
— Отлично, друг. Спасибо.
— Поздно считаться дружбой, знаешь ли. Слишком поздно. Рыбака уже нет с нами — и тебе, я знаю, уже сто лет никто не писал. Остались Рифмач — это я — и Каменщик, твердый как скала.
— Еще Крысолов теперь.
— Нет, еще рано говорить о нем. Он, как ты, на распутье. Тебе надо поговорить с Учителем, Энди.
— Нет. Нет-нет, не могу. Я не могу, ты знаешь.
— А ты попробуй.
— После того, что мы сделали — как? Это невозможно.
— Все возможно в этом мире. Как пророк тебе говорю, возможно. Найди Учителя, и тогда, может быть, ты найдешь и себя. Иначе — тебя уже никто не найдет. Никогда — кроме того, высокого. Видел его сегодня?
Вспоминаю оскал золотых зубов, вздрагиваю:
— Видел. Если такой умный, скажи, как найти Учителя.
Ничего не отвечает. Грустно улыбается, снимает с моей головы федору — и, как будто так и надо, нахлобучивает на себя:
— Не скрывай лицо, тебе не идет. Вот, я забрал у тебя одно, а отдаю другое. Бери и смотри, и учись видеть снова уже наконец!
Миг — и его нет. Утренний ветер треплет мои волосы, рвет из рук лист бумаги. Темно-синий фон, ярко-желтые кричащие буквы: «Йети капитана Гранта! Только сегодня, только у нас!»
И картинка: черно-белый арлекин на канате, а внизу толпа каких-то синих обезьян скалит клыки.
Переношусь туда. Это так просто, оказывается, вспомнить давнее, и перенестись к старому Учителю. Впрочем, не такой и старый. Он нисколько не изменился со времени нашей последней трапезы: серые пронзительные, но добрые глаза, длинные волосы раскиданы по плечам, аккуратная бородка.
Только одежда — я сначала не поверил. Одежда — цирковое трико, черно-белые ромбы.
Он ведет представление, он пляшет на канате — он говорит со зрителями, и зрители слушают, затаив дыхание.
Что ж, наверное, так и должно быть. Если из нас никто не делает этого — приходится самому. Не буду ему мешать.
Дожидаюсь конца представления, встречаю его в кулисах:
— А где же обезьяны?
— Одна только что пришла ко мне и спросила: «А где же обезьяны», — спокойно отвечает он. Ни улыбки, но вопроса. Только спокойное знание. Устало садится на парусиновый стул:
— Ну здравствуй, Андрей.
Вздрагиваю, услышав звук своего имени. Ко мне сто лет никто не обращался вот так, по имени. Твердокаменный Петр предпочитал какие-то недомолвки и полунамеки. Фома по-дружески уменьшал, бравируя английскими корнями.