Фантазеры
Шрифт:
Левка растерянно трет переносицу. А я смотрю на чертеж. Ничего особенного, деталировка как деталировка. Но почему она совпадает с моим вторым заданием? На углу штампа вижу: четкими буквами выведена моя фамилия. Так вот почему исчезли мои эскизы.
— Левка… Ты зря…
— После болезни необходим свежий воздух, это мне еще мама объясняла…
Левка отвернулся и смотрит в окно. Над Ленинградом идет пушистый добрый снег. Мы снова пойдем вместе в увольнение, будем бродить по заснеженным улицам, неожиданным, как открытие…
В субботу к курсанту нашего взвода издалека приехал отец, а курсанту заступать в наряд. Мы бросили жребий, кому заменить его. Выпало мне. Левка один ушел
ФАНТАЗЕРЫ
Хроника одной жизни
Часть первая
БАРАБАНЩИК ВОСЬМОГО ОТРЯДА
Пушок скользящей походкой, помахивая белым хвостом, подошел к пианино, потерся боком о Юрины ноги, посмотрел в черное зеркало под педалями и сказал: «Гав!» «Гав!» — тонко срезонировали струны.
Пушок прислушался, вскинулся свечкой, не удержал равновесия. Передние лапы упали на клавиши — загремел гром, и вниз полетели сосульки.
— Прекрасный аккорд, — сказал Юра. Пушок, наклонив голову, слушал, как существуют отдельно гулкий гром, звон сосулек, звонкое «гав» и голос хозяина. Юрий тоже наклонил голову, рассматривая белую мохнатую морду.
— Пиши вместо меня музыкальные диктанты, — попросил Юрий.
Пушок чуть улыбнулся, обнажая розовые десны и белые точеные зубы, подпрыгнул и лизнул хозяина в гладкую смугло-розовую щеку. Рукавом кремовой рубашки Юра вытер лицо, взял Пушка за белые бакенбарды:
— Вот придет бабушка, и начнется такая оратория: «Инструмент и собака — кощунство; дворняжка лижет лицо — глисты; урок по музыке не готов — позор!» Но разве могут быть глисты у такой белой собаки? И потом ты совсем не дворняжка, а помесь: папа — шпиц, а мама — лайка. Зимой будешь меня на санках возить по Гоголевскому бульвару, все ребята попадают от зависти.
А если ты и дворняжка, тоже не беда: дворняжки бывают намного умнее породистых, только неизвестно, чего от них можно ждать. Мама утверждает, что от меня можно ждать чего угодно, и если так, то я тоже дворняжка. — Юра похлопал Пушка по шее, встал и начал укладывать ноты в большую синюю папку.
Улица Воровского, греясь на весеннем солнце, лениво тянулась от Арбатской площади до площади Восстания. Грузовики и автобусы обходили улицу стороной, лишь длинные элегантные машины замирали у ворот посольств и потом исчезали в тенистых загадочных дворах.
Улица Воровского — ось Юркиной жизни. По одну сторону — родной дом, по другую — переулки, ведущие в школу. На одной стороне просохший асфальт расчерчен белыми, синими, красными квадратами, и по ним прыгают легконогие девчонки. По другой стороне гуляет легендарный генерал Ока Городовиков. Он невысок, кривоног, черными щетками торчат в разные стороны усы. Милиционеры у посольств отдают ему честь.
Юра идет к площади Восстания, щурит глаза от солнца и неожиданно слышит: «Доватор!» Оглядывается. Перед ним широкоплечий Николай Картонов собственной персоной.
— Гуляешь?
— Ага. Скажи, Коля, идти мне на музыку или нет? Домашнее у меня…
— Не мучайся и не ходи. В Театре киноактера спектакль мировой: «Черемыш — брат героя».
— А билеты?
— Зачем? У тебя папка нотная и сам весь отглаженный, так пропустят.
У входа в театр толпа. Людской водоворот выносит Юру прямо к контролеру.
— Билеты? — спрашивает полная женщина.
— Сзади, — отвечает Юрий. И в следующее мгновенье слышит опять: «Билеты». И знакомый голос произносит: «Впереди».
Потом они вдвоем сидят в первом ряду партера — там всегда остаются пустые, забронированные для кого-то места. Поднимается занавес, и Юрий забывает о контролерах, о пропущенном уроке и даже о Пушке.
Черемыш хороший парень: и храбр, и на коньках бегает как надо. И вполне понятно, почему он придумал себе такого знаменитого брата — одиноко человеку было. Когда родители долго задерживаются на работе, Юрке тоже бывает одиноко. А когда все дома, все в порядке, а иногда мешают даже. Странно все это…
Домой шли медленно. Картонов гнал ногой обломок сосульки и рассуждал:
— Парень, можно сказать, жизнью рисковал. Вот и взял бы его этот летчик по-настоящему в братья. Все за честность борются, а понять человеческую душу не могут.
Юрий вздыхает, он согласен с Картоновым.
«Вот из окна виден Дом полярника. Во дворе ходят слухи, что там живет сам Кренкель, знаменитый полярный летчик Шевелев, исследователь Арктики Ушаков и много других героических людей. Взяли бы они себе по десятку братьев из соседних дворов. Почему родители вовремя не подумали, что необходим человеку старший брат? — Юрка вздохнул, изо всей силы ударил толстенную сосульку, скривился и запрыгал на одной ноге: — Вот жизнь — нет знаменитого брата, и палец отшиб ни за что ни про что».