Фантограф. Русский фантастический № 2. 2014
Шрифт:
— А демократия? — выдавил я из себя. — Как же демократия во всём мире?
— Не переживай, ни демократии, ни коммунизма на всей планете я не планирую. Впрочем, будущее будет зависеть от вас, — загадочно добавил он. — Да, ты же ещё не знаешь, — Серёга протянул мне брошюру: — Мой первый сольный концерт на скрипке.
— Но ты же играть не умеешь совсем? У тебя-то и слуха нет. Я помню твои студенческие выступления.
— Так я и рисовать не умею. Приходи на концерт, уверен, тебе понравится. Всем нравится, — добавил он.
В тот же день, когда он улетел, нам доставили посылку
Чёрный прямоугольник картины, покрытый тончайшей пленкой, до сих пор висит на стене. Правда, батарейку я вытащил на всякий случай. Слишком уж она нравится всем.
Эдисон и кампания
Эдуард Шауров
Все началось с того, что Эдисон Растяпа сломал высокоточное полиамидцеталевое сверло. Растяпа не первый раз ломал сверла, и это было уже вторым за месяц, хуже того, он посмел оправдываться перед управляющим. Управляющий разорался на весь цех, и тогда появились охранники. Они быстро повалили Растяпу на пол и принялись топтать ногами, а потом потащили бедолагу на улицу. Управляющий, срывая голос, верещал, что это вам, дескать, не цирк, но его не слушали. Все сорок шесть цеховых рабочих кинулись к большим зарешеченным окнам. Они видели, как на грязном внутреннем дворике охранники поставили перепачканного кровью Растяпу на колени, потом здоровенный и злой вертухай по прозвищу Усатый достал из кобуры поблескивающий никелем ствол, передернул затвор и с ухмылкой выстрелил Растяпе в затылок. На секунду все потеряли дар речи. Потом Эдисон Истерик страшно закричал, схватил табурет из гнутых металлических трубок и шарахнул им в окно, угадав ножками точнехонько между прутьями решетки. Со звоном посыпалось стекло, и тут уже закричали все.
Не то чтобы в цеху Растяпу слишком любили, но одно дело, когда кого-то отмудохают ногами, выбьют зуб или даже глаз, и совсем другое дело, когда человеку стреляют из пистолета в затылок прямо у вас на виду. Поднялся страшный тарарам. Двое оставшихся в помещении охранников кинулись прямо в кричащую толпу, матерясь и размахивая своими электродубинками, очень скоро к ним присоединились четверо парней во главе с Усатым. Не прошло и пяти минут, как крикунов втолкали в спальный отсек и заперли на все засовы.
— Имейте в виду, — визжал управляющий через обитые железом двери, — следующую рабочую смену я увеличиваю на два часа! На сегодня все остаетесь без ужина, а зачинщики без завтрашнего обеда. Вот так, ублюдки!
— Ори-ори, — зло пробормотал Эдисон Вонючка. — Как бы тебе самому без чего не остаться.
Он протолкался к своей шконке, украдкой сунул что-то под матрац и присел на краешек постели, прижимая не слишком чистую ладонь к разбитой брови.
— Иди к умывальнику, умойся, — посоветовал товарищу Эдисон Забияка. — Так и до заражения недалеко.
— Иди оно лесом, — Вонючка скривил рот. — Двум смертям не бывать. Седой, а Седой, как ты думаешь относительно сложившейся ситуации? Завтра меня застрелят, послезавтра тебя.
— Что же, на вертухаев совсем управы нет? — встрял Эдисон Проныра.
—
— А кто приказал? Управляющий, сука?
Седой промолчал.
— Нужно хозяину жаловаться, — сказал Проныра. — Выбрать делегацию и завтра заявить свой протест. Дескать, так и так…
— Заяви! А тебя пристрелят, как Растяпу. Я думаю, вот что, — Вонючка осторожно пошевелил бровь пальцем, — хозяин заранее дал приказ, ну чтобы вертухаи кого-нибудь кончили.
— Зачем? — От удивления у Проныры даже рот приоткрылся.
— Для укрепления пошатнувшейся трудовой дисциплины… а может, еще для чего.
— Похоже на то, — задумчиво сказал Эдисон Седой. — Похоже на то. Управляющий трусоват, он бы не посмел, и вертухаи бы не посмели.
— И что ж теперь делать? — Проныра стукнул себя кулаком по коленке.
— Молиться, чтобы сверла не ломались, — жестко сказал Вонючка, и в это время отключили верхнее освещение.
Народ, охая и тихо ругаясь, потащился по своим шконкам, урчать голодными желудками, а Вонючка таки поднялся и в слабом свете напольных светильников пошел к раковине. Он промыл разбитую бровь, справил малую нужду в один из трех грязноватых унитазов и вернулся к своему спальному месту. Лицо его было мрачно и задумчиво. Скрипнул пластиковый настил кровати.
— Сердцем чую, — пробормотал Вонючка сквозь зубы, — как это самым пагубным образом скажется на моем здоровье.
— Что? — спросил с верхней койки Забияка.
— Ничего, — тихо сказал Вонючка.
Он лег, прижался щекой к тощей подушке и, осторожно запустив руку под матрац, нащупал украденный предмет.
На следующий день Истерика, Вонючку и Забияку оставили без обеда. Наказывать, по идее, нужно было Проныру, но Забияка из-за одной своей репутации всегда оказывался в зачинщиках, а Вонючкину вину красноречиво доказывала разбитая дубинкой бровь. Истерик бродил по цеху, тихо раскаиваясь за свою вчерашнюю вспышку, а Вонючка и Забияка сидели на ящике с заготовками и смотрели на замытые темные пятна возле бывшего станка Растяпы.
— Жрут, — со вздохом сказал Забияка, поглядывая в сторону столовой. — И Проныра жрет, хоть бы корку в кармане принес, гад. За него ведь отдуваемся.
— Не бухти, — Вонючка придвинулся, заговорил шепотом: — Я одну штуку стащил вчера. Она получше любой корки будет.
— Ого! — Глаза Забияки блеснули.
— Или эта штука обеспечит нас нормальной жратвой в достаточных количествах, — пообещал Вонючка, — или окончательно испортит нам желудки.
— Да хер с ним, с желудком! — сказал Забияка. — На кой он вообще нужен?
— Хочешь быть в доле?
— Еще бы! — Забияка ощерился.
— Хорошо. Тогда завтра с утра сделаешь кое-что на своем станке? Что, я тебе вечером объясню.
— Не вопрос.
— Вот и славно, — Вонючка хлопнул товарища по плечу. — Хочу еще Седого с Пронырой в долю взять.
— Нафиг? — пробормотал Забияка. — Странный ты сегодня какой-то. Хотя мне-то чего?.. Тебе решать… А на всех хватит?