Фантомная боль
Шрифт:
– Но я же… я в себя выстрелил, чтобы в других не стрелять! – пытаюсь объяснить я предательски срывающимся голосом. Понимаю, что безнадежно проиграл, и все равно пытаюсь объяснить. Может, хотя бы пойму, что именно проиграл? А может, все-таки удастся защититься, может, еще не проиграл?
Дьявол издевательски смеется:
– Ой, какой герой, возьми с полки пирожок. Выстрелил он! Практически закрыл грудью амбразуру! Тьфу. – Мой собеседник действительно сплевывает. Достигнув пола – точнее, той тьмы, что играет здесь роль пола, – плевок шипит и дымится. – Тоже мне, Матросов недоделанный! И другого выхода у тебя не было? Ась? Не слышу. Не было? Без всякого героизьму, – он так и произносит «героизьму», наверняка специально, чтобы звучало обиднее, – просто опустить пистолет, взяться за ум, пить бросить… Нет, это нам никак нельзя, это ж никакого героизьму не выходит. Э-эх! Других он типа спас, ах, сейчас разрыдаюсь от умиления.
Он долго молчит, глядя в багровое жерло камина, и, похоже, видит там не только завораживающую пляску огненных языков, но и еще что-то, мне невидимое.
– М-да, – произносит наконец мой собеседник. – Придется все-таки тебе кое-какие подробности рассказать, чтоб ты героя-то на белом коне перестал из себя строить. Итак, слушай и вникай.
Жила-была семья. Муж, жена и две дочери. Хотя нет, не так!
Андрей познакомился с Мариной, когда учился на последнем курсе нефтехима. Не то чтобы у него не было девушек до нее, были, конечно, но все сплошь краткосрочные, в духе «а наш роман – и не роман, а так, одно заглавие». На первом месте для него всегда была учеба. А как иначе? Это сыновьям министров и секретарей обкомов заранее теплые местечки приготовлены, а простому парню приходится только на свои усилия рассчитывать. Поэтому «первым делом – самолеты, ну а девушки – потом». Впрочем, на факультете Андрея не то что самолетов, даже самолетного топлива, то есть керосина, и то было не найти. Да и сыновей министров, по правде говоря, тоже, тех все больше в МГИМО и тому подобные «заповедники» устраивают. А он выбрал себе институт, хоть и солидный, с перспективами, но попроще, не из первого ряда. Все из-за тех же практических соображений: поступить-то можно даже в самый престижный вуз, хоть бы даже и в МГИМО, если совсем уж упереться. Ну а дальше? Быть среди «избранных» все время на последних ролях? А потом что, после диплома? Ведь институт, что бы там ни говорили, не кульминация жизни, а лишь начало ее. Время закладки фундамента. И закладывать его нужно с умом, с расчетом, чтоб вся жизнь потом не рухнула в яму. Раз уж родители не «позаботились» обеспечить стартовую площадку для будущей карьеры и прочего успеха, значит, все сам.
Родители не «позаботились» не от бедности или легкомыслия, а потому что их просто не было. Некому было «заботиться». Вырастившие Андрея бабка с дедом никогда о них не рассказывали: кем были, куда девались. А он почему-то и не спрашивал, принимая как данность: такая вот у них семья – он и двое тихих пенсионеров. Слесарь да медсестра, куда уж проще.
Дед, ветеран-фронтовик, на героя был совсем не похож. Даже в День Победы, когда он, отшагавший всю войну в пехоте, вытаскивал из шкафа старенький черный пиджак с навечно привинченными скудными наградами. Пиджак все утро висел на спинке стула – ждал своей «минуты славы». Дед тщательнее обычного брился, долго охорашивался перед подслеповатым зеркалом, подзывая жену: «Эй, мать, глянь, тут не моль под воротником поела?» Наконец вздыхал и, развернув плечи, как будто даже прибавив в росте, шагал в ближайшую школу – рассказывать очередным пионерам одни и те же «истории старого бойца». Возвращался с неизменным букетиком тощеньких тюльпанов и торчащей из внутреннего кармана бутылкой. Из стеклянных недр серванта появлялся портрет Сталина и стопочки. Бабка молча и сноровисто выставляла немудреную закуску и присаживалась рядом с мужем. Первую стопку они выпивали на равных, вдвоем. Не чокались, молча вспоминали общих погибших. Потом бабка, пригорюнившись, садилась в уголочке – не то любовалась на своего «сокола», не то дремала. Дед пил медленно, долго, до самого вечера. И непрерывно что-то с «отцом народов» обсуждал: спрашивал, улыбался или хмурился, как будто слышал ответы, рассказывал что-то сам. Диалог – хотя вроде бы и слышен был лишь дедовский голос – был настолько живым, что Андрею казалось, Сталин деду отвечает.
Потом-то он понял, что портрет – он только портрет: чтобы тебя действительно слушали, мало «пройти всю войну» и уж тем более мало быть «честным слесарем». Чтобы на тебя обратили внимание, нужно чего-то достичь. Бабка-то с дедом не возражали бы, если бы он в те же слесари пошел или там в пекари, но идею высшего образования, которую Андрей лелеял уже с седьмого класса, одобряли всячески. Обсуждений особенных не заводили, потому что и без того было ясно (позже Андрей вычитал в какой-то книге – «витало в воздухе»): если теплого места для тебя не приготовили, значит, его надо построить самому, разумно соразмеряя силы и возможности. Разве что бабка, до пенсии проработавшая медсестрой, уговаривала «Андрюшеньку» идти «во врачи», но он, здраво оценив перспективы и собственные таланты, выбрал скромную нефтехимическую технологию.
Поступил не на ура, но без особых проблем, учился без блеска, но усердно, потому вполне достойно, летом ездил в стройотряды – подальше и поденежнее: учеба учебой, но одеться поприличнее хотелось. После одного из стройотрядов вернулся к двум свежим могилам: дед с бабкой отошли тихо, как жили, почти в один день. Соседи с Андреем связаться не смогли (где там связаться, когда от места дислокации отряда до ближайшего населенного пункта полторы сотни километров, а сотовая связь только-только начинала делать свои первые, еще робкие шаги, и то лишь по территории США и немного Финляндии, а в Советском Союзе о ней еще и слыхом не слыхивали), так что похоронили стариков своими силами, вскладчину. Андрей соседей поблагодарил, похоронные расходы возместил – как раз хватило привезенного из стройотряда – и стал жить дальше.
Жениться он собирался лет через пять после института, когда прочно встанет на ноги, когда сможет, что называется, «кормить семью». Но аккурат перед дипломом встретил Марину. Нет-нет, они не кинулись в загс на третий день знакомства, ничего такого сверхромантического с ними не происходило. Но коррективы в свои планы Андрей внес. Во-первых, работа нашлась сразу: не блестящая – да он и не рассчитывал на должность в каком-нибудь министерстве, – но весьма приличная, с перспективами. А главное – уж больно девушка была хороша. Умненькая, спокойная, хозяйственная и без толпы родственников. Красивая. При взгляде на ее тоненькую фигурку и шелково льющиеся волосы Андрей чувствовал себя способным на любые глупости, положенные влюбленному. И – что еще лучше – на великие свершения: есть для кого стараться, есть для кого «жизнь устраивать». Только для себя, как ни крути, неинтересно.
Поженились они, когда Марина, учившаяся на курс младше, закончила институт. Проработав всего ничего, она ушла в декрет. Немного рановато, думал Андрей, но ничего, справимся, меня вот-вот старшим специалистом сделают, а там и до начальника отдела недалеко.
И тут грянула перестройка.
Андрей был одним из немногих, кто почувствовал в ней не угрозу, а возможность. О нет, он – так же, как когда-то при выборе вуза и карьеры, – не обольщался: ясно, что к лакомым кусочкам в виде нефтегазовых труб его никто не подпустит, своих желающих хватает. Но все же возможность работать на себя, а не на чужого дядю – это было очень, очень заманчиво. Главное – не кидаться очертя голову, а приглядеться и рассудить, что, как и почем. Нефтехим за плечами – это плюс, наша цивилизация стоит на нефти, это Андрей отлично понимал. Но еще лучше понимал, что именно поэтому нефть как бизнес – опасно. Очень опасно. Всего за пару лет застрелили троих его однокурсников – не с теми конкурентами бодаться вздумали, не по себе кусок откусывали. Так что – нет. Вся «прямая» нефтянка исключается – убьют и как звать не спросят. А у него семья. Семья, думал он, и улыбался.
Первый его крошечный прилавок – два квадратных метра в занюханном садово-огородном магазинчике, – торговал всего лишь двумя-тремя видами краски. В краске Андрей, спасибо химико-технологическому образованию, понимал. И не только в ней. К краскам скоро добавились невиданные до того в Союзе цветные китайские шпаклевки, утеплители, дешевая сантехническая фурнитура. Как профессиональный технолог, он с одного взгляда отличал годную пластмассу – будь то сифон, гофра или прочая жизненно необходимая мелочь – от той, что потрескается через месяц. Покупатели запоминали хорошее место, возвращались, рассказывали знакомым. Сарафанное радио – лучшая реклама, так что дело закрутилось. Даже с объявившейся вскоре «крышей» удалось договориться вполне по-божески: с одним из «старших» они, как оказалось, росли в почти соседних дворах и даже ходили в одну и ту же спортивную секцию.
Но главное, обнаружилось, что Андрей вообще большой мастер договариваться. Он чуть не кожей чуял собеседника – где кивнуть, где пошутить, где добавить в голос металла, где выдержать паузу – и на любых переговорах выходил победителем. Но «проигравшие», что удивительнее всего, не оставались в обиде. Один такой «проигравший» подсказал, что на соседнем околооборонном и потому постепенно разоряющемся предприятии можно за бесценок брать хороший пластик. Купили пару станков, начали сами штамповать всевозможную отделочную фурнитуру: откосы, уголки, карнизы и тому подобную красоту. Андрей «вспомнил», что он технолог, покопался в литературе и придумал, как придавать дешевому (хотя и вполне прочному – туфтой он не занимался, претило) пластику вид штукатурки, кирпича, бронзы, даже мрамора. А ведь с малюсенького прилавка начинал, с гордостью думал он.
Ему нравилось работать по четырнадцать часов, нравилось крутить в голове возможности и варианты (выбрать этих перевозчиков или этих, или, может, выгоднее поднапрячься и завести свой транспортный отдел?), нравилось придумывать новые направления и копаться в мельчайших деталях уже работающих «механизмов», доводя процесс до «идет как по маслу».
Андрей и в мыслях не держал с ходу стать миллионером. Отработанная с юности привычка к последовательности и постепенности берегла. И от шапкозакидательства, и от дутого самомнения, и от рискованных вложений и проектов. Ему нельзя рисковать, у него – девочки.